Долг чести
Шрифт:
В этот раз все улыбались, слушая меня, подталкивали друг друга локтями, а вот мама слушала серьезно, явно о чем-то думая. После я спел еще две песни, «Про уборку» и «Эта почта». Хохот в кабинет стоял знатный, а потом, чтобы умаслить маму, спел заключительную:
– В семейном альбоме долгими днями. Старые фото нас ждут, К ним прикоснуться можно руками, И сразу они оживут. Встречи, разлуки, счастье и драмы, Ты просто на них взгляни: Вот папа влюбленно смотрит на маму, Едва лишь знакомы они. Вот фотография дедушки с фронта — Он взрослый не по годам, Словно всех нас он видит со снимка И улыбается нам. Вот папа со свертком, крылечко роддома, А мама держит цветы. Все в жизни у них теперь по-другому — Теперь появился ты. A старые фотографии, просто и без вранья, Старые фотографии – мама, папа, я. A старые фотографии, где мир такой большой, А на обороте даты маминой рукой…Пора было собираться. Оказывается, отец стоял в коридоре, слушал со всеми. В гостинице нас не нашел, отправили сюда, вот под конец моего импровизированного концерта он и появился.
Нас проводили до выхода, пожелали всего самого наилучшего. Полковник тоже тут был, спросил, есть ли у меня песня про милицию, на что я серьезным тоном ответил: если надо, мол, напишу. Пусть официально подают заявку, сделаю, не проблема. А потом нас бригадир догнал. Стал убеждать что он ух как будет держать их в кулаке, поблагодарил за песни. А пока их оставил в милиции, утром заберет, как проспятся.
Мы же дошли до гостиницы, слушая радио, поиграли в карты, потом я сказал родителям, что пойду прогуляюсь, намекнув, мол, я сестричку хочу, за что был выгнан взашей раскрасневшейся мамой, и, хихикая, направился вниз, на улицу, тут фонари горели. А то я не видел их переглядываний. Сколько ведь не увидятся, попрощаться тоже нужно.
Утром я собрал букет полевых цветов, и когда мы завтракать направились, то вручил их поварихе, сообщив:
– Прости, родная. Но мы не можем быть вместе. Судьба страны в моих руках, и мне нужно быть в Москве.
– Ну вот так всегда, – наигранно вздохнула та. – Командировочные такие. Поматросят и бросят.
– Как вы могли о таком подумать?! – схватился я за голову. – Да я дочь назову вашим именем… Кстати, а как вас зовут?
Большая часть тех, кто сейчас завтракал, были на ужине вчера, так что с интересом наблюдали за представлением, а что, хотелось подурачиться, и если не мешают, то почему бы и нет? Зал снова грохнул смехом. Так, рассылая воздушные поцелуи персоналу, я спокойно позавтракал, и мы отправились в гостиницу.
Сегодня нас мама подняла рано, в шесть утра, чтобы и вещи подготовить, все же уезжаем, и самим подготовься. Так что из гостиницы сразу же покатили на служебной машине, отец взял на работе, в аэропорт. Усадил в «Ан-24», салон был полон, и мы взлетели.
Без пересадок и дозаправки добрались до Москвы, сели в Шереметьево. Время в пути пролетело незаметно, я банально спал. Кстати, улетали в девять, прилетели к обеду. Полдвенадцатого было, я по часам посмотрел, своих не было, по аэровокзальным. Кстати, а часы у Тимофея были, настоящие, командирские, часового завода «Чистополь», но они пропали, как и ботинок. Все вещи перерыли, но так и не нашли, придется новые покупать.
Я был загружен не так уж и сильно, рюкзак с мелочью и пакетом с трофеями – за спиной, в руке – небольшая сумка, Тимофей ее не брал в путешествие, в номере оставалась. На правом плече – ремень чехла с гитарой. У мамы – небольшая сумка, скорее даже саквояж, но женский, и женская сумочка на длинном ремешке. Это все, можно сказать, налегке были, другие вокруг нас загружены были, как мулы.
А хорошо сейчас летать, пистолет провез, даже не досмотрели. Может, и медаль виновата, что блестела на груди. Постоянно носить я ее не собирался, а тут решил, что надо, награжденных вряд ли будут досматривать перед посадкой. Так и оказалось. В полете я снял медаль и убрал в коробочку, дальше дремал вполглаза.
Оказалось, мама дала телеграмму свекрови о времени прилета с номером борта. Мама свекровь любила, считала ее своей второй мамой, так что я был встречен на вокзале бабушкой, осмотрен и расцелован. И кепку сняла, темечко осмотрела. Ей о ранении не сообщали, тревожить не хотели, поэтому сама приметила, что я обрит, и с одной стороны пластырь, увидела, сняла, осмотрела и вопросительно глянула на маму.
– Ранило его слегка, швы наложили.
– В машине расскажете, – строго сказала бабушка.
Попыталась забрать у нас вещи, но никто не дал, так что пошла впереди, сопровождая. Она машину наняла, нас у вокзала ожидала желтая «копейка». Оказалась, частная, сосед у бабушки подрабатывал извозом, он до дома и довез.
Мы еще в Ханты-Мансийске договорились, что бабушке нужно сказать правду, иначе сама узнает и обидится, что солгали, но осторожно и не все. Мама и рассказала, как бандитов я увидел, они по мне стрелять начали, но я убежал раненый и вызвал милицию, которая бандитов перестреляла, они отказались сдаваться, убежать пытались. Они же ранее убили трех геологов. А меня наградили грамотой и медалью, что было тут же предъявлено бабушке. Она, конечно, разволновалась, но не так сильно, как ожидалось. Водитель тоже глазом косил, любопытствовал. Высадив нас у подъезда девятиэтажки, уехал, а мы с вещами направились к подъезду.
– Смотри, Тимош, твоя одноклассница сидит. Лена Арбузова, – сказал мама, когда мы по тенистой тропинке подходили к крыльцу.
Там на лавочке действительно сидела девочка. А красивая, сейчас еще гадкий утенок, шло окукливание из девочки в девушку, однако в том, что превратится в настоящую русскую красавицу, сомнений не было. Белое лицо с большими и выразительными голубыми глазами, длинные ресницы, вишенки губ, правильные черты лица и миленький носик. Она уже сейчас красавица, а что потом будет? Стройная, толстая черная коса длиной до попы лежала на груди. У девочек в двенадцать лет обычно еще ничего нет, а у этой уже проявлялись грудки, привлекающие к себе мечтательные взоры мальчишек. Простенькое домашнее ситцевое платьице с цветочками… и гипс на левой ноге ниже колена, рядом – костыли.