Долг: первые 5000 лет истории

Гребер Дэвид

Все это кардинально изменилось, когда двумя столетиями позже стали развиваться торговые рынки. Судя по всему, греческие монеты изначально использовались в основном для выплат солдатам, для уплаты пеней и штрафов, а также для платежей, которые получало и осуществляло правительство. Приблизительно к 600 году до н.э. практически все греческие города-государства чеканили собственные монеты, ставшие символами их независимости. Однако очень скоро монеты стали широко использоваться в повседневных сделках. К пятому веку до н.э. агора, которая в греческих полисах была местом публичных дебатов и народных собраний, стала также выполнять роль рынка.

Одним из первых следствий становления торговой экономики стала череда долговых кризисов, очень похожих на те, что имели место в Месопотамии и Израиле. Как емко выразился Аристотель в «Афинской политии», «бедняки вместе со своими женами и детьми порабощались богачами» ^{186} . [229] Появились революционные группы, требовавшие амнистии, и в большинстве греческих полисов власть — по крайней мере на какое-то время — захватили популистские лидеры, успех которых отчасти объяснялся стремлением общества к радикальному облегчению долгового бремени. Однако решение, к которому прибегла большая часть городов, сильно отличалось от того, что происходило на Ближнем Востоке. Вместо периодических амнистий полисы приняли законы, ограничивавшие или вовсе отменявшие долговую кабалу, и во избежание кризисов в будущем обратились к политике экспансии

и стали отправлять детей бедняков основывать военные колонии в заморских краях. Очень скоро по всему побережью от Крыма до Марселя выросли греческие города, служившие, в свою очередь, промежуточными звеньями в оживленной работорговле [230] . Неожиданное изобилие рабов полностью преобразовало природу греческого общества. Прежде всего оно позволило даже горожанам со скромными доходами участвовать в политической и культурной жизни полиса и чувствовать себя полноправными гражданами. В то же время это заставило аристократические классы развивать все более и более изощренные методы для того, чтобы оставаться за рамками нового демократического государства, которое они считали пошлым и нравственно развращенным.

229

Речь идет о тяжелом кризисе, за которым в 594 году до н.э. последовали реформы Солона, знаменитое «стряхивание бремени».

230

Греческая система рабского труда была намного более жестокой, чем та, что существовала в ту же эпоху на Ближнем Востоке (см., например: Westermann 1955;Finley 1974, 1981; Wiedemann 1981; Dandamaev 1984; Westbrook 1995), не только потому, что большинство ближневосточных «рабов» в теории были не рабами, а долговыми заложниками, которых можно было выкупить и с которыми, опять-таки в теории, нельзя было произвольно обращаться, а потому, что даже те, кто находился в полной частной собственности хозяина, имели больше прав.

Когда в V веке до н.э. над Грецией окончательно поднимается занавес истории, нашим глазам предстает страна, где все спорят о деньгах. Для аристократов, которые написали большую часть дошедших до нас текстов, деньги были воплощением развращенности. Рынок аристократы презирали. В идеале человек чести должен был добывать все, что ему нужно, в своих собственных владениях и вообще не должен был использовать наличные [231] . На практике они знали, что это невозможно. И все же они всякий раз пытались обособиться от ценностей обычных посетителей рынка: прекрасные золотые и серебряные чаши для вина и треножники, которые они дарили друг другу на похоронах и свадьбах, резко контрастировали с простонародными связками колбас или углем; благородные атлетические состязания, для которых они упорно тренировались, были непохожи на игры черни; изысканные образованные куртизанки, ожидавшие их в питейных домах, ничем не походили на обычных проституток («порне»), молодых рабынь, работавших в борделях близ агоры, борделях, которые зачастую содержал сам демократический полис для удовлетворения сексуальных потребностей граждан. В каждом случае они противопоставляли мир подарков, щедрости и чести отвратительному торговому обмену ^{187} . [232]

231

«Лучше всего обеспечивать себя самому» (Аристотель. Политика: 1256-1258; классические дискуссии о том, что это означало на практике см. в: Finley 1974:109-111; Veyne 1979).

232

В Греции тоже были храмовые проститутки, самыми известными были коринфские. По утверждению Страбона (8.6.20), в коринфском храме Афродиты была тысяча проституток, по-видимому рабынь, которых пожертвовали храму благочестивые прихожане.

В результате встречный процесс здесь носил несколько иной характер, чем в Месопотамии. С одной стороны, мы наблюдаем культуру аристократического протеста против того, что аристократы считали низменными торговыми побуждениями обычных граждан. С другой — почти шизофреническую реакцию обычных граждан, которые пытались ограничить или даже запретить различные аспекты аристократической культуры и в то же время подражали аристократическим нравам. В этом смысле педерастия — отличный пример. Любовь между мужчиной и мальчиком считалась ключевым атрибутом аристократии — именно так молодые аристократы получали доступ к привилегиям высшего общества. В результате демократический полис стал считать ее политически опасной и объявил вне закона половые отношения между гражданами мужского пола. В то же время почти все начали их практиковать.

Знаменитая греческая одержимость мужской честью, которая и по сей день играет такую важную роль в повседневной жизни сельской Греции, восходит не столько к гомеровской чести, сколько к аристократическому бунту против ценностей рынка, к которому позднее присоединились все ^{188} . Однако последствия для женщин были еще более тяжелыми, чем на Ближнем Востоке. Уже в эпоху Сократа, когда честь мужчины все больше связывалась с презрением к торговле и с активным участием в общественной жизни, честь женщины определялась исключительно в категориях секса: женщина должна была блюсти девственность, быть скромной и целомудренной; дело доходило даже до того, что приличные женщины должны были молчать в доме, а всякая женщина, участвовавшая в общественной жизни, считалась по этой самой причине проституткой или чем-то в этом роде ^{189} . Ассирийский обычай покрывать себя не получил широкого распространения на Ближнем Востоке, но был принят в Греции. Как бы это ни противоречило нашим стереотипам об истоках «западных» свобод, женщины в демократических Афинах, в отличие от Персии или Сирии, должны были покрывать себя всякий раз, когда отваживались выйти на публику [233] .

233

Подтверждений тому масса, но до недавних пор их игнорировали. Ллевеллин-Джонс (Llewellyn-Jones 2003) отмечает, что эта практика изначально была аристократической причудой, но к V веку все приличные женщины «ходили покрытыми каждый день — это было в порядке вещей, по крайней мере на публике или в присутствии мужчины, не связанного с женщиной узами родства» (там же: 14).

* * *

Деньги тем самым превратились из способа измерения чести в способ измерения всего, что к чести отношения не имело. Предположение о том, что честь мужчины можно было купить за деньги, стало ужасным оскорблением — и это несмотря на то, что мужчинам, попавшим в плен на войне или даже оказавшимся в руках бандитов или пиратов, которые требовали за них выкуп, часто приходилось переживать трагедию неволи и искупления, подобную той, что довелось испытать стольким женщинам на Ближнем Востоке. Порой это вбивалось в голову — причем буквально — поразительным способом: выкупленным пленникам делалось клеймо при помощи одной из полученных от них монет; это как если бы какой-нибудь воображаемый иностранный похититель, прежде чем вернуть американского заложника, от которого он получал выкуп, выжигал у него на лбу доллар^{190}.

Один вопрос здесь остается неясным: почему? Почему деньги стали символом бесчестья? Из-за рабства? Так и тянет сказать, что именно из-за него: возможно, появление в древнегреческих городах тысяч полностью обесчещенных людей сделало крайне оскорбительным само предположение о том, что свободного мужчину (и уж тем более свободную женщину) можно в каком бы то ни было смысле купить или продать. Но дело явно не в этом. Наши рассуждения о рабах, использовавшихся в качестве

денег в Ирландии, показали, что вероятность полного бесчестья не представляла угрозы для чести героя — в определенном смысле она лежала в ее основе. Взгляды греков гомеровской эпохи не сильно от этого отличалось. Вряд ли можно считать случайным совпадением тот факт, что ссора между Агамемноном и Ахиллом, с которой начинается «Илиада», считающаяся первым великим произведением западной литературы, была спором чести между двумя героическими воинами за обладание рабыней [234] . Агамемнон и Ахилл также прекрасно знали, что, стоило битве принять дурной оборот или их кораблю потерпеть крушение, и их самих обратили бы в рабство. Одиссей неоднократно избегает рабства в «Одиссее». Даже в III веке римский император Валериан (253-260), потерпев поражение в битве под Эдессой, был схвачен в плен и последние годы жизни был подставкой для ног, которую сасанидский император Шапур I использовал, когда садился в седло. Таковы были опасности войны. Все это имело ключевое значение для природы военной чести. Честь воина его готовность играть в игру, в которой он ставит на кон все. Его величие прямо пропорционально тому, как низко он может пасть.

234

Это женщина, которую один из них — Ахилл — лично обратил в рабство. Брисеида была родом из троянского города Лирнесса. После того как Ахилл убил ее мужа и троих братьев во время нападения греков на город, ему отдали ее в качестве награды. (Узнав об этом, ее отец позднее повесился.) В «Илиаде» Ахилл утверждает, что любит ее. Мнение Брисеиды не сочли достойным упоминания, хотя более поздние поэты, которых смущала мысль о том, что величайший эпос Античности воспевал банальное похищение, состряпали историю, согласно которой Брисеида давно была влюблена в Ахилла, и подправили ход событий так, будто битва из-за этого и разгорелась.

Разрушило ли появление торговых денег традиционную социальную иерархию? Греческие аристократы часто так говорили, но их жалобы не кажутся искренними. Конечно, деньги обеспечивали в первую очередь существование рафинированной аристократии [235] . Похоже, аристократов просто терзало желание иметь их как можно больше, потому что на них можно было купить практически все что угодно. Иными словами, они были так востребованы потому, что никого не дискриминировали. Здесь особенно уместной является метафора «порне». Женщина «из народа», как говорил поэт Архилох, доступна всякому. В принципе нас не должно привлекать такое непритязательное создание. Но на деле она нас, разумеется, привлекает ^{191} . [236] Ничто не может быть столь непритязательным и желанным, как деньги. Греческие аристократы действительно обычно утверждали, что их не привлекали обычные шлюхи и что куртизанки, флейтистки, акробаты и прекрасные юноши, которые посещали их собрания, вовсе не были проститутками (хотя иногда все-таки были). Они также не желали принимать тот факт, что на возвышенные занятия, такие как бег на колесницах, оснащение кораблей для флота и спонсирование постановок драматических трагедий, требовались те же самые монеты, на которые рыбак покупал дешевую парфюмерию и пироги для своей жены, — единственная разница заключалась в том, что на их занятия монет уходило намного больше ^{192} .

235

Гомеровские воины вовсе не были аристократами, а если даже и были, то, как писал Кэлхоун (Calhoun 1934:308), «лишь в самом широком смысле этого слова». В основном они были просто местными вождями и честолюбивыми воинами.

236

Об этом же пишет Сифорд: «В то время как гомеровский дар связан с личностью героического дарителя, единственный человек, на которого похожи деньги, — это проститутка. Для Шекспира деньги были «шлюхой всего человечества»» (Seaford 2002: 156, подчеркнуто в оригинале. Впрочем, если уж на то пошло, то Сифорд здесь несколько ошибается: Шекспир описывает землю как «шлюху человечества», чье чрево порождает золото, которое и является деньгами [Тимон Афинский 4.3.42-45]).

Можно было бы сказать, что благодаря деньгам произошла демократизация желания. Раз все хотели денег, то каждый, вне зависимости от своего положения, стремился получить эту презренную субстанцию. Более того, люди не просто хотели денег. Они стали в них нуждаться. Это важное изменение. В гомеровском мире, как и в большинстве человеческих экономик, мы не слышим споров о вещах, которые считались необходимыми для жизни (еда, кров, одежда), потому что предполагалось, что у всех они есть. Человек, не владевший собственностью, мог на худой конец стать слугой в доме какого-нибудь богача. Даже рабам еды хватало [237] . Проститутка тоже служит ярким примером изменений, потому что в борделе обретались не только рабыни, но и просто бедные женщины; именно тот факт, что их базовые потребности более не считались естественными, заставлял их удовлетворять желания других. На этом бесконечном страхе зависимости от чужих прихотей и основана греческая одержимость иметь хозяйство, полностью удовлетворяющее все потребности.

237

В знаменитом фрагменте «Одиссеи» (11.488-491) Ахилл, пытаясь назвать самого презренного человека, которого только можно представить, говорит не о рабе, а о «тете», обычном батраке, не привязанном ни к какому хозяйству.

Все это и стоит за необычайно упорным стремлением мужского населения греческих городов, а позже и римлян оградить своих жен и дочерей от опасностей и свобод рынка. В отличие от Ближнего Востока греки не предлагали их в качестве долговых заложников. Да и проституцией дочерям свободных граждан было запрещено заниматься, по крайней мере в Афинах [238] . В результате приличных женщин стало не видно, их устранили из высоких драм экономической и политической жизни [239] . Если кого и обращали в рабство за долги, то, как правило, самого должника. Более того, в полисах в проституции обычно обвиняли друг друга мужчины: афинские политики часто утверждали, что их противников, когда они были мальчиками, осыпали подарками их поклонники и что они занимались сексом за деньги, а значит, их следовало лишить гражданских свобод [240] .

238

Свободными «порне» всегда были дочери иностранцев, проживавших в данном городе на постоянной или временной основе. Кстати, это относится и к куртизанкам аристократов.

239

Читатель заметит, что даже в историях, которые последуют ниже, женщины просто не появляются. Мы понятия не имеем, кем была жена Полемарха.

240

Вспомним, что в теории педерастия преследовалась по закону. Или, вернее, незаконным считалось, чтобы мужчина играл пассивную роль в мужеложстве; за такое его могли лишить гражданства. Большинство взрослых мужчин имели любовные связи с мальчиками, а большинство мальчиков — с мужчинами, но все делали вид, что половых отношений у них не было; получалось, что почти каждого можно было обвинить в том, что он когда-то занимался непристойностями. Самый известный пример этого — речь Эсхина «Против Тимарха» (см.: van Reden 2003:120-123; также Dillon 2003: 117-128). Такие же дилеммы возникали в Риме, где, например, Цицерон обвинял своего противника Марка Антония в том, что тот некогда зарабатывал на жизнь мужской проституцией (Филиппики 2.44-45), а об Октавиане, будущем Августе, поговаривали, что он в молодости занимался проституцией и что одним из его могущественных патронов был Юлий Цезарь (Светоний. Август 68).