Долг
Шрифт:
Он не история, не прошлое, а настоящее нашей дружбы. То, что совершил он, совершается у нас каждодневно, с той же отдачей сил, таланта, с той же любовью, с тем же уважением.
К ГЛАВНОМУ ПЕРЕВАЛУ
Помнится, лет тринадцать назад в казахскую литературу пришла вдруг довольно большая группа начинающих писателей. Робко входили они в редакцию единственного, тогда в республике литературного журнала «Жулдыз», но вскоре, освоившись, почувствовали себя в редакции как в родном доме. Одни приходили со стихами, другие — с первым рассказом, а третьи — с критической статьей. Все они как один были начитанные, эрудированные, и была еще в них свойственная молодости самоуверенность и задиристость! Постоянно оживленные, они со всеми охотно вступали в споры о тенденциях и состоянии развития родной литературы.
Новое редко кого оставляет равнодушным. Оно всегда волнует.
Среди этих задорных молодых людей тех лет выделялся высокий, худой, смуглый юноша, только что окончивший университет. Он был как-то не по возрасту степенен, в движениях нетороплив, на слова скуп. Был он родом с далекого Мангышлакского полуострова, еще в недавнее время считавшегося отсталой окраиной безбрежной казахской земли. Несмотря на это, он и тогда отличался всесторонними глубокими знаниями. В нем не было застенчивости и робости, свойственной аульному юноше, — наоборот, он держался перед любой аудиторией раскованно, свободно. Это завидное, редкое качество бывает у тех молодых людей, которые верят в собственные силы и потенциальные способности.
Прошли годы. И далеко не все из его сверстников, шумно заявивших о себе вначале, закрепились в литературе. К сожалению, многие так и остались авторами одного стихотворения, одного рассказа, одной лишь статьи. Нечто похожее случается с малолетними скакунами. На короткие расстояния, влекомые неистовым порывом, под одобрительный гул восторженной толпы они с ходу бросаются в карьер и до первого круга держатся вместе, бок о бок, стремя в стремя; только потом, когда скачка, разгораясь, набирает темп, многие из них безнадежно отстают, а другие и вовсе плетутся где-то в хвосте, и только настоящие скакуны вырываются вперед. Лишь немногие из его сверстников тех лет успешно трудятся ныне в казахской литературе. Было бы неуместно выделять кого-нибудь из них, отдавать кому-либо предпочтение. Все они работают в настоящее время честно и упорно, вкладывая в каждое произведение всего себя. Но по складу характера, по манере письма, по тематике и темпераменту они — писатели разные. Каждый из них значителен и оригинален в своей теме. Но поскольку я пишу предисловие к книге Абиша Кекильбаева, долг обязывает меня говорить только об этом писателе.
Литературная судьба Кекильбаева сложилась довольно удачно. Он, бесспорно, талантлив. И мне легко и приятно писать о нем, о прозаике, за творчеством которого слежу вот уже столько лет.
Кекильбаев начал как поэт. Уже первый небольшой сборник его стихов говорил о том, что в казахскую литературу пришел молодой талант с самобытным поэтическим голосом, своеобразной манерой и определенной социальной тематикой. Однако очень скоро Кекильбаев перестал писать стихи и начал работать сразу в двух жанрах: прозе и критике. Его глубоко аргументированные критические статьи, посвященные вопросам традиции, новаторства и идейно-художественных поисков в современной казахской литературе, были встречены с живым интересом. В последующие годы, кроме сборника литературно-критических работ, Абиш Кекильбаев выпустил еще три книги рассказов и повестей: «Клочок тучи», «Степные баллады», «Горсть земли». Теперь читатель окончательно убедился в том, что его первоначальное мнение о Кекильбаеве, как о поэте, было несколько поспешным. В самом деле, при повторном чтении первого сборника его стихов люди теперь без особого труда стали отмечать про себя основные черты и свойства художественной натуры Кекильбаева: присущую ему не столько мгновенную поэтическую вспышку, быструю смену чувств, легкую возбудимость, сколько склонность к размеренному эпическому началу и философскому размышлению. Даже в тех его стихотворных строках, зачастую разрушавших традиционные каноны, смутно ощущалась неведомая сила, которая настойчиво рвалась на более широкий свободный простор.
Да, Кекильбаев — прежде всего писатель мыслящий. Даже в те годы, когда он еще ходил в красной ситцевой рубахе студенческих лет, приятно удивляли многих из нас его всегда аргументированные, меткие суждения о литературе, жизни, которые он неизменно излагал образно, с истинно восточным красноречием. Вообще у него богатый язык. Правда, порой по неопытности он оказывался не в состоянии совладать с этим напором языковой стихии, и тогда начиналось упоение буйством красок, непомерное любование словом в ущерб точности и ясности иной картины или мысли.
Кекильбаев еще молод. Для всесоюзного читателя он в какой-то мере начинающий, ибо до этого сборника два года назад на русском языке была опубликована его повесть «Баллада забытых лет» в переводе Кардина, в популярном ныне журнале «Дружба народов». Хотя эта небольшая повесть и удостоилась внимания некоторых критиков и упоминалась в статьях, однако для широкого читателя она осталась незамеченной. Теперь «Баллада забытых лет» с тремя другими повестями составляет настоящий сборник, и молод ой казахский писатель, таким образом, получает отличный шанс предстать перед самым взыскательным всесоюзным читателем со своей первой книгой. Чтобы она имела успех, необходим, помимо талантливого оригинала, хороший, качественный перевод. По-моему, Абишу Кекильбаеву повезло. Переводчики Валентина Панкина, Василий Белов и Герольд Бельгер бережно сохранили и воссоздали на русском языке все оттенки, все тонкости, нюансы, что составляют индивидуальное особенности стиля молодого казахского прозаика.
В чем же заключается своеобразие писателя Кекильбаева? Последние два его сборника рассказов и повестей посвящены исторической теме. Автора привлекает седая древность. В основе его повестей лежит малоизвестный и почти не изученный исторический факт, густо замешенный на «преданьях старины глубокой:», поэтических легендах, многие века бережно передающихся из поколения в поколение. Пытливая мысль и острое воображение писателя глубоко проникают в толщу веков, точно прожектором выхватывая и высвечивая из далеких далей историю наших предков. Стремясь показать как можно крупнее человеческие судьбы, столкновения характеров и страстей, Кекильбаев счастливо минует в своих исторических повестях мелкие бытовые подробности описываемой эпохи, не увлекается бескрылым изображением этнографических и всевозможных экзотических обычаев и обрядов. Замысел его исторических повестей полностью подчинен сквозной большой социальной идее. Не скрою, творческие искания молодого писателя мне глубоко симпатичны. Он не щеголяет в своих произведениях славными историческими именами. Он далек от несерьезной тенденции приукрасить или, наоборот, принизить прошлое народа. Когда я читаю эти повести, их автор напоминает мне все видящего, все слышащего мудрого сказителя. Склонность к исповедальному, углубленно-психологическому анализу делает его повести особенно искренними и правдивыми. Искать истоки жизнестойкости вековой народной мудрости в его социальном и философском проявлении, находить некую взаимосвязь между теми истоками и нравственными, духовными поисками современности — вот, на мой взгляд, основная задача всякого художника, пишущего на историческую тему, и именно эти мотивы наиболее ярко и широко выражены в творчестве выдающихся представителей литературы XX века японца Акутагавы, француза Камю и русского Платонова. Их примеру успешно последовал молодой казахский прозаик, сумев богатый нравственный опыт своего народа, несколько веков находившегося на отшибе мировой цивилизации, переосмыслить с высоты духовных завоеваний нового времени. Кекильбаев не увлекается лишь позитивными моментами родной истории — он не оставляет без внимания и ее негативные стороны. В материалах истории он прежде всего ищет нравственные уроки прошлого. Нравственные поиски предков — вот что составляет основную тему его исторических повестей.
Итак, Абиш Кекильбаев написал своеобразный цикл исторических баллад, построенных главным образом на материале легенд, притч и народных сказаний. И это явилось как бы первым этапом его творческого пути. Он, по существу, успешно преодолел первый перевал!
На мой взгляд, он уже сложившийся, возмужавший писатель, который должен теперь идти ко второму, главному перевалу своего художественного дарования.
Можно не сомневаться, что он придет к удаче на этом многотрудном, сложном, но почетном пути.
СУДЬБА РОМАНА — СУДЬБА НАРОДА
Удивительная вещь — человеческая память. Она напоминает старушку: болтлива она, но не надоедлива. Ее не надо вызывать, как духа, заклинаниями, она не требует усилия и напряжения ума, и эта старушка память всегда рядом с тобой, живет душа в душу, готова поделиться с тобой, услужливо напомнить об ушедшем, далеком, давно забытом.
Вот и сейчас, когда я сел за стол, взял бумагу и карандаш, намереваясь ответить на вопросы уважаемого журнала, как всегда, старушка память подкралась незаметно и, опережая медленный ход мысли, стала вдруг нашептывать мне, напоминая опять о далеком, о прошлом, о нашем ауле и об одном коне-феномене удивительной судьбы.
Да-а, в самом деле, удивительная была судьба у этого коня! И я, охваченный неожиданным приливом противоречивых чувств — умиления и жалости, — в одно мгновение все вспомнил. Вспомнил и то, как мы, тогда босоногие мальчишки, издевались над этим бедным животным. Перебирая подробности наших проказ, я потом вспомнил не без горечи и сожаления, как забавы ради, бывало, мы били его чем попало, отгоняя от дома, когда он в жаркие дни, гонимый роем мух и слепней, искал тени у какого-нибудь жилища. Или, случалось, резвясь и озоруя, садились на него гурьбой, злясь каждый раз на его дремлющий, мирный норов и понукая, пиная, как можно больнее, пятками.