Долгий путь к себе
Шрифт:
В Ая-Софье был назначен преемник великому визирю. Это был восьмидесятилетний старик по имени Мурад. Он давно уже не занимался делами, хотя имел должность начальника над сипахиями. Старца привели в Сераль, и он сказал падишаху Ибрагиму:
«Против моей воли избрали меня преемником великого визиря. Заклинаю тебя, великий государь, пошли им голову Мегмета. Смерти его требуют янычары и все улемы».
Падишах Ибрагим исхлестал старика по щекам.
«Пес! — кричал он. — Ты возжег мятеж, алкая стать
Услышав о таком приеме их посланца, янычары взялись за оружие. Регель и ее отец отправились к матери падишаха, старой валиде Кезем-султан. После быстротечных переговоров валиде-султан вышла к янычарам, покрытая фатой. Евнухи несли перед ней опахала и дымящиеся жаровни. Это был знак, что она согласна свергнуть с престола сына.
Янычары захватили и разграбили дворец великого визиря, и, отводя угрозу штурма Сераля, Ибрагим был вынужден выдать бунтовщикам Мегмета. Его тотчас казнили.
Но восставшие уже хотели большего!..
— Но восставшие уже хотели большего! — повторил Ислам Гирей и помрачнел.
— Великий муфтий направил в Сераль янычарских начальников: падишах Ибрагим должен явиться в Ая-Софью и дать ответ улемам о своем управлении государством.
Падишах разорвал фетьфь. Он пригрозил, что убьет великого муфтия, но янычарский ага ответил ему: «Твоя собственная жизнь, а не муфтиева в опасности. Разве только я упрошу, чтоб тебе дали окончить дни твои в темнице».
«Неужели нет среди вас верных, которые не пощадили бы жизни, защищая меня, падишаха?» — воззвал он.
Ему ответили молчанием.
— Ему ответили молчанием, — как эхо повторил Ислам Гирей.
— Падишах Ибрагим побежал к матери, но она потребовала отречения.
В это время великий муфтий прислал новую фетьфь: «Султан — нарушитель Корана — есть неверный и недостоин владеть мусульманами».
Ибрагима из покоев матери отвели в темницу и туда же отправили его престарелых невольниц.
На престол возвели сына Ибрагима, малолетнего Магомета IV.
Сефирь Газы, закончив рассказ, молчал.
Ислам Гирей поднял глаза на братьев.
— Я позвал вас для того, чтобы обдумать совершившееся, — повернулся он к диван-эфенди. — Ты, Сефирь Газы, говорил много, скажи еще, что ты думаешь…
Вопрос был похож на ловушку.
— Ныне в Истамбуле о себе думают, — ответил Сефирь Газы.
— Цветущий сад крымского хана не увянет столь долго, сколь хану будет сопутствовать удача в набегах, — сказал Ислам Гирей. — Пока у истамбульского наездника рука не держит узды, нам следует позаботиться о том, чтоб у каждого татарина переметная сума была наполнена золотом сверх меры, чтоб, вывались из этой сумы серебряный талер — татарин нагнуться поленился бы.
— Великий хан, гетман Хмельницкий
— Собирай войско! С войском пойдешь ты, калга, чтобы новые истамбульские власти не посмели обвинить меня в неподчинении.
— О, великий, дозволь сказать слово, — поклонился хану нуреддин. — Калге понадобится некоторое время для сбора войска, а столкновение между Хмельницким и региментариями Речи Посполитой может произойти в ближайшие дни. Не следует ли тебе, великий государь, отослать к гетману Войска Запорожского Тугай-бея с его людьми?
— Вместе с Тугай-беем, в знак дружбы и твоего доверия, великий хан, можно было бы отпустить к гетману его сына, — подсказал Сефирь Газы.
— Да пошлет Аллах победу батырам Крыма и всем друзьям нашим.
Хан Ислам Гирей умел слушать и принимать дельные советы.
Небо вывесило на просушку старую, драную, разбухшую от воды сермягу. Лохмотья мотало ветром. Дождевая холодная пыль сыпала за ворот. Холмы и ложбины блестели тускло, влажно, ручьи и сама речка Пилявка отливали свинцом.
— Ну и послал Бог погоду! Пропасть, а не погода! — Данила Нечай в сердцах сплюнул.
Хмельницкий и Кривонос разом посмотрели на полковника: Хмельницкий с усмешкой, Кривонос — сердито.
— Не послал бы, молиться надо было всем войском о ненастье, — сказал Кривонос.
— А! — махнул рукой Нечай. — Не хуже вашего знаю: по такой сырости крылатая конница крыльями-то не больно помашет, а все равно драться лучше в добрую погоду. Скверно умирать на такой мокрой и холодной земле.
Хмельницкий снова посуровел.
— Как находишь табор? — спросил у Кривоноса.
— Ты, Богдан, большой мастак таборы ставить, — ответил Кривонос. — Место выбрал ровное, удобное для маневра. И отступить при случае есть куда, и атаковать в любую сторону можно.
— Табор я в шесть возов заложил. Не слишком крепко, но достаточно, чтобы согнать спесь с пана Заславского и прочих. Нам нужно душу у них вымотать, а потом мы сами ударим.
Хмельницкий показал на земляную запруду, соединяющую оба берега реки. На плотине казаки строили редут, рыли шанцы.
— Здесь станешь ты, — Богдан положил руку на плечо Максима.
Оба смотрели на этот клочок насыпанной земли.
— Первый удар идет в охотку, — вздохнул Богдан. — Нужно заставить их потерять веру в себя. Здесь будет очень тяжело.
— Постоим, — сказал Кривонос. — Мои хлопцы города привыкли брать, но и постоять сумеют.
— Хорошим зубам — самые крепкие орехи, — Данила Нечай снял шапку и подкладкой вытер мокрое лицо.
— Уж не завидуешь ли? — спросил Кривонос.
— Ох не завидую! — честно признался Нечай.