Долгий путь к себе
Шрифт:
— Пан Выговский, кажется? — узнал Потоцкий.
Выговский осадил коня.
— Ясновельможные милостивые паны! Драгуны пана Сенявского, гусары полковника Стефана Чарнецкого и казачий полк пана Войниловича переправились через реку Желтые Воды.
Конь Выговского, задирая морду, пританцовывал: от волнения всадник тянул узду.
— Пан Выговский, вы порвете лошади губы, — сказал Шемберг.
— Простите, пан комиссар! — Выговский отпустил повод. — Позвольте доложить, ясновельможные паны! На противоположном берегу реки Желтые Воды —
— Хмеля?! — Кровь бросилась в лицо Потоцкому. — Всем назад! — И тотчас овладел собой. — Передайте мой приказ: ставить табор на этом берегу. Занять круговую оборону. Рыть шанцы. Будем ждать подхода отряда, идущего по Днепру.
Голос был спокоен и тверд, распоряжения точны и разумны. Комиссар Шемберг улыбнулся. Молодой Потоцкий начинал ему нравиться.
— Пушки в круговую оборону! Всем рыть траншеи! Ясновельможные паны, приказ мой и для вас тоже!
Стефан Потоцкий не суматошно, но быстро объехал табор и нашел дело всякой паре рук. Дети магнатов, не знавшие «подлого» труда, кипели от ярости, но уже через четверть часа они возблагодарили Бога, что послал им в командиры Стефана Потоцкого.
Казаки, собравшись на другом берегу реки, готовили атаку и, конечно, обманули, напали с тыла, из степи.
Пушки поляков ударили нестройно, какие не успели развернуть, какие не успели зарядить, вреда огонь противнику не причинил, но отпугнул.
— Проучить изменников! — приказал Потоцкий и пустил на бунтовщиков реестровых казаков.
Шемберг одобрил и этот приказ. Первая же неудача охладит пыл восставших, и самые умные из них уже этой ночью кинутся в бега. Так всегда было.
Конница Хмельницкого, отойдя в степь, развернулась и пошла на реестровых в бой.
Шемберг заволновался: бунтовщики чувствуют себя сильными. Возможно, они приготовили какую-то ловушку. Нужно было подсказать молодому Потоцкому, чтоб он был наготове. Но Шемберг даже коня не успел тронуть. Две лавины на глазах накатывали друг на друга, как две тучи. Сшибутся, сверкнут молнии, и грянет сеча.
— Да поможет нам Бог! — Шемберг снял шлем и перекрестился.
Тучи сошлись, затопили зеленое поле, но ни молний, ни грохота.
В воздухе летали шапки, казаки обнимались, не покидай седел. Вдвое потяжелевшая туча развернулась и ушла за косогор. А ветер беды гнал на ошеломленный польский табор новую напасть.
— Орда! — закричал в отчаянье Ян Выговский.
Подскакал Шемберг. Стефан Потоцкий повернулся к нему и, успокаивая, мягко, но убежденно, как больному, сказал:
— Надо только проследить, чтобы шанцы были вырыты на совесть. Нам придется ждать днепровский отряд. Проследите за работами, пан Шемберг, — и властно приказал пушкарям: — Порох и заряды беречь! Пли!
Грянул залп, табор накрыло дымом, татары растаяли, как наваждение.
Стефан Потоцкий собрал командиров на совет.
— С обозными нас осталось две тысячи. Каковы силы неприятеля, мы не знаем. Когда подойдет днепровский
— Надо послать гонца! — раздраженно дергая кончик уса, выкрикнул петушком Стефан Калиновский.
— Мы пошлем гонца и к днепровскому отряду, и в ставку коронного гетмана, — сказал Стефан Потоцкий. — Но в днепровском отряде реестровые казаки…
— Их ведет Барабаш, человек преданный, — высказался Шемберг и не удержался, съязвил: — Милостивый пан Потоцкий, вы боялись легкой победы. Теперь, я думаю, вам не стыдно будет выстоять против врага, который численно превосходит наши силы, может быть, в десятки раз.
— В десятки? — поднял брови пан Стефан.
— Мы не знаем, какая орда пришла на помощь к Хмельницкому: перекопский мурза, нуреддин или хан.
— Всякий, вставший на пути рыцарей Речи Посполитой, будет уничтожен! — яростно выкрикнул пан Чарнецкий.
— Я не собираюсь преувеличивать опасность нашего положения, — спокойно сказал Стефан Потоцкий, — но оно достаточно серьезное. Продовольствия у нас на трехдневный переход. Пороха и зарядов мало. Когда подойдут основные силы — неизвестно. Поэтому я приказываю беречь пули и порох, беречь продовольствие, шанцы рыть с расчетом на длительную оборону.
В палатку вошел офицер:
— К лагерю приближаются трое с белым флагом.
— Ваша милость, дозвольте изрубить изменников в куски! — Ян Выговский схватился за саблю.
Выговский был украинец, он демонстрировал верность. Потоцкий посмотрел ему в глаза:
— Мы доверяем вам, пан Выговский. Парламентариев — пропустить. Пусть поглядят: у нас достаточно пушек, чтобы сбить спесь и с Хмеля, и с самого хана. Милостивые паны, должен, однако, вам сказать: в длительных переговорах наше спасение.
Богдан Хмельницкий, упершись ногами в обод колеса, сидел на телеге и зевал. Да так сладко, что и обозные тоже зазевали.
Перекопский мурза Тугай-бей держал на своем лице восточное высокомерное равнодушие, он вот уже несколько часов не покидал седла. Его коршуны только с виду коршуны, на самом деле они — воробьиная стая. Налетают дружно, но вспархивают и разлетаются по сторонам от любого решительного взмаха. Под рукой бея — четыре тысячи; под командой Хмельницкого — три, но все это голь перекатная. Одно дело — быть охочим до драки, и совсем другое — уметь драться.
Польская крылатая конница не потому страшна, что рубится жестоко, не давая пощады ни врагу, ни себе, она страшна потому, что до конца, до последней точки исполняет приказы своих командиров. Напрасно казачий гетман изображает скуку.
А Хмельницкому и впрямь было не до сна и не до скуки. Он зевал от жесточайшего напряжения ума и нервов.
Все последние дни его крепостью была неторопливость. В жестах, в словах, приказах, отдаваемых без единого окрика, с деловитой крестьянской назидательностью.