Долгий путь к себе
Шрифт:
Допрашивал запорожца сам польный гетман. Допрашивал трижды. Сразу, как взяли в плен, обойдясь мордобоем. Во второй раз — серьезно, на дыбе. В третий раз огнем пытал.
Запорожец твердил, как присказку: «Хмель идет с ханом. У хана сто тысяч войска и у Хмеля сто тысяч. А пушек у Хмеля двадцать шесть».
Потоцкому было доложено, что говорит запорожец на допросе, и еще о неистовстве Калиновского: польный гетман изощряется в пытках, кричит на казака и беснуется: «Врешь, сатана! Врешь!» Казак
Потоцкий явился на четвертую пытку, лично придуманную польным гетманом. Казаку после каждого его ответа отрубали один палец, на руке или на ноге, и прижигали рану огнем.
— А, коронный! — Запорожца окатили водой, и он в очередной раз очнулся из забытья. — Лют у тебя польный.
— Сколько у Хмельницкого войска? — прохрипел Калиновский сорванным голосом.
— А нисколько у него нет. — Казак закрыл глаза, и на него снова опрокинули ушат воды. — Нисколько, говорю, нет Ты же это хочешь от меня услышать, душегуб вонючий. И Хмеля нет, а только вы оба тут, на этой горе, сгниете. Со мною рядом.
— Руби! — Калиновский толкнул палача к казаку.
— Прекратить! — раздался голос коронного гетмана. — Скажи мне, сколько у Хмельницкого войска, сколько войска у хана? Сколько у них пушек, и я прекращу твои муки.
— Нет хана, и Хмельницкого нет, — ответил казак. — А пушек двадцать шесть. А казаков сто тысяч и сверх того, не считаны.
Потоцкий посмотрел на распластанное окровавленное тело и тихо сказал палачам:
— Отрубите ему голову.
Запорожец потянул в себя воздух, чтоб вдохнуть последний раз во всю грудь, и грудь, наполненная кровью, забулькала, заклокотала, но воздух прорвался-таки к легким, остудил их огонь, и сказал казак самому себе:
— Теперь дело за вами, хлопцы!
В тот же миг свистнула сабля.
— Стой! — закричал Калиновский. — Он что-то еще говорит.
— Поздно, — палач аккуратно вытер тряпкой кровь лезвия и поглядел — не затупилось ли.
— Казаки что-то затевают! — доложил Потоцкому Самойло Зарудный.
На противоположном берегу реки Рось, против лагеря, появилась большая масса людей.
— Возможно, хотят отвлечь наше внимание от основного удара, — сказал Потоцкий. — Усильте посты. Ведите наблюдение.
Солнце зашло, и в наступающих сумерках было видно: войско на той стороне реки прибывает.
Запылали костры, покрывая степь от края и до края трепещущими живыми чешуйками.
Гетманы, полковники, старосты и каштеляны собрались в шатре Потоцкого. Вопрос был все тот же — принять сражение или уйти.
— Мы не должны верить показаниям казака! — кипел Мартын Калиновский. — Его могли подбросить нам для пущей паники.
— Ваша милость, много ли охотников сыщется среди нас пойти к Хмельницкому, чтобы на пытках сообщить ему: король со всем войском Речи Посполитой уже в Белой Церкви? — Это сказал Корецкий.
Голоса поделились почти поровну. Отступать
Говорили и другое. Нужно дать сражение немедленно, пока не поднялась вся Украина. Каждый день промедления — это прибывающие силы Хмельницкого и убывающие — осажденных.
Выслушав всех, коронный гетман Потоцкий сказал:
— Пока у нас есть войско, есть и Украина. Потерять войско — потерять Украину. Властью, данной мне королем и сенатом Речи Посполитой, приказываю строить табор. Утром мы уходим. Наш путь на Богуслав — Белую Церковь — Паволочь.
— Ради Бога, послушайте старика! — воздел к небу пуки Мартын Калиновский. — Панове, мы даже дороги не знаем, чтобы провести отступление в надежных боевых порядках.
— Я знаю человека, который укажет нам дорогу! — сказал Корецкий. — Это местный уроженец Самойло Зарудный. Человек всем нам хорошо известный.
— Ваши милости! — Потоцкий голоса не повысил, но голову поднял чуть выше обычного. — Ваши милости! Приказы не обсуждают!
— Да поможет нам Бог! — Старик Калиновский стоял и плакал на глазах смутившихся командиров.
Уже через четверть часа Самойло Зарудный знал, что ему доверено быть проводником, а через час из лагеря ушел незаметный человек, один из поварят Потоцкого, ушел, растворился во тьме весенней черной ночи.
16 мая на восходе солнца войско Потоцкого начало строиться в табор.
Хмельницкий готовил переправы через реку Рось.
— Вот первая наша удача! — сказал Потоцкий своему окружению. — Хмельницкий сосредоточил войска для удара из-за реки, считая, что именно с этой стороны наш лагерь уязвим более всего. Пока он переправится, мы оторвемся от его основных войск.
Не знал коронный гетман, что в десяти верстах от лагеря, в лесистом овраге Гороховая Дубрава, по которой проходит Корсунский шлях, уже построены засеки, вырыты окопы, пушки поставлены, а все стрелки, пушкари, конники роют в поте лица на спуске с крутой горы в овраг через единственную дорогу глубокий, широкий ров.
Засаду устраивал Максим Кривонос.
Как только эхо донесло дальние пушечные выстрелы, полковник приказал работы оставить и всем затаиться. Те пушечные выстрелы были условным сигналом — изготовьтесь, идут!
Польский табор двигался медленно, но без помех.
Татарская и казачья конница маячила с обеих сторон, на расстоянии двух-трех выстрелов.
— Волчье племя, — сказал Калиновский Корецкому, — стоит нам споткнуться — налетят. Не чересчур ли спокоен наш коронный?
Потоцкий и впрямь не волновался. Он спал. Все эти дни, после желтоводского разгрома, гетман храбрился: приказывал, карал, спорил, а ночами, наедине с самим собою, бессонно плакал в подушку. Не по злому умыслу, не по совету какого-то тупицы, сам, своей волей уготовил сыну гибель, да так все обставил, что и одного шанса на спасение не дал.