Долгий путь к себе
Шрифт:
— Можно и без короля прожить! — почему-то очень развеселился Данила Нечай. — Вон Кромвель лупит короля и в ус не дует.
— Нет! Нет! — пани Елена даже вскочила на ноги. — Король должен быть! Должен! Должен!
«Да ведь она в королевы метит!» — усмехнулся про себя Иван Выговский.
Разговор затихал, убывал, как убывает огонь в прогорающем костре. Пани Елена ушла и вернулась с трубками для Богдана и гостей, с огнивом и табаком.
Пел сверчок.
Пани Елена проснулась и поняла, что спала очень мало и что уже не уснет. Голова слегка
«Вино мне не враг», — подумала она и сморщила лицо, потому что это было ужасно, все ужасно.
«Где же ты, пани Хелена?» — спросила она у себя самой и закрыла глаза, чтоб не отвечать. И увидала пани Хелену, скромницу, с опущенными глазами.
«Тихоня!» — гнев метнулся в ней, как черная кошка через дорогу, и отступил: Хелену нельзя было обидеть.
Она покосилась на соседнюю подушку и увидала: Богдан тоже не спит.
— Голова, — сказал он.
Пани Елена выпрыгнула из постели, побежала за изразцовую печь, зачерпнула из бадьи ковш воды, отпила глоток, принесла Богдану.
Богдан ждал воду сидя, поставив босые ноги на подстилку из соболиных хвостов. Ковш выпил залпом.
Она принесла другой. Он пить не стал, плеснул воды на ладонь, умылся.
— Легче… Угораздило, старого, перепить.
Сидел, смотрел в окошко.
Светало.
Она опустилась перед ним на колени, заглядывая глаза.
— Ты был самый красивый на пиру! Самый умный! Самый сильный и самый молодой!
Вскочила, оглянулась, схватила ковш, выплеснула из него на пол остатки воды и надела Богдану на голову.
— Ты — мой король! Не перечь мне! Я хочу, чтобы ты был светлый король. Светлый князь, а не князь кровавых мужиков.
Богдан снял с головы ковш, швырнул в угол.
— Выговский нашептал? Я — не светлый, я — не король и не князь. Я — казак!
Оттолкнул потянувшуюся к нему Елену.
— Нет, я знаю, что я хочу! Я знаю. Вы мне все уши прожужжите, чтобы сбить с пути истинного. И самому Богу дьявол мешает… У меня всяк мужик будет пан! А всякий пан будет мужиком! Ты думаешь, я себя ради затеял эту кровавую баню?.. Я жил других не хуже… Мы, может, и меньшая, но половина великой Древней Руси, а Русь должна, как встарь, соединиться воедино. И тогда всей иезуитской сволочи, змеиному племени, сосущему кровь из самого сердца народного, придется худо… Ты деда Загорулько знаешь? Не знаешь. Ты ничего не знаешь. Ты не знаешь, зачем я пришел в этот мир. А дед Загорулько знает! Он знает, куда я должен идти и что сделать… Вот оно в чем, дело-то. И правда — вот она. Мудреному Выговскому про нее невдомек, и ученому Богдановичу она не по уму, а деду Загорульке — под стать и впору.
Лег, откинулся на подушки. Заснул тотчас, вздыхая сладко, облегченно, как ребенок, который настрадался от наказания, от своей неправды, попросил у матери прощения и просветлел.
Пани Елена нашла ковш, поставила на место, села на лавку возле окошка, но ей стало холодно. Тогда она тихонько забралась в постель, полежала у стены, одинокая, ненужная. Послушала ровное дыхание мужа и, боясь потревожить, придвинулась ему под бочок.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Первого
Вишневецкий вывернулся из-под удара и, напуганный угрозой окружения, ушел далеко на запад к Острополю и Ямполю. Здесь, пополнив отряд шляхтой, он повернулся лицом к опасности и снова пошел искать военной удачи. В Райгороде, неподалеку от Бердичева, его настигло отчаянное письмо киевского воеводы Тышкевича. Воевода просил помощи: казаки напали на Махновку. Тышкевич стоял во главе небольшого, но свежего отряда и не знал печали о продовольствии. Отряд князя Вишневецкого, наоборот, был и потрепан, и сидел на скудном пайке.
Князь Вишневецкий знал, что пан Тышкевич обеспокоен не столько судьбой Махновки, сколь своей собственной. Падение Махновки открывало казакам путь на Бердичев и местечко Быстрик, родовое гнездо киевского воеводы. Подмывало ответить отказом: не пошел же пан Тышкевич к Немирову спасать имения Вишневецких, но пора было забыть о всех счетах.
Князь Иеремия тотчас по прочтении письма приказал выступать и в тот же день соединился с Тышкевичем. Но Махновка уже пала.
Максим Кривонос послал на город пятитысячный отряд Гири и отряд из крестьян и мещан во главе со своим сыном.
Сначала на город напал Кривоносенок.
Видя малочисленность отряда, защитники Махновки, где был сильный гарнизон и много шляхты, открыли ворота и всей силой навалились на голытьбу. Ненависть ослепляет. Стремясь покончить с ничтожной чернью одним ударом, шляхта бросилась в погоню за отступающим Кривоносенком и была приведена в западню. Гиря расстрелял польскую конницу из пушек, обратил в бегство и ворвался в Махновку на плечах отступающих.
В коротком бою казаки захватили монастырь бернардинцев, осадили замок. В это время Гире доложили, что под Махновкой появилось большое польское войско.
Это пришли отряды Вишневецкого и Тышкевича.
— Мышеловка захлопнулась! — торжествовал князь Иеремия. — Кривонос клялся взять меня живым, а мне он живым не нужен. Мне нужен мертвый Кривонос.
Полковник Максим Кривонос стоял с тысячью конных казаков в нескольких верстах от Махновки и ожидал подхода основных сил. Зверь сам шел в руки, и его нужно было не упустить.
— Что будем делать? — спросил Кривоносенок полковника Гирю.
— Сначала кончим поляков в замке, а потом и о себе подумаем.
Они поднялись на стену.
— Окружают, — сказал Кривоносенок. — Не лучше ли бросить город и прорваться к своим?
— Так мы и сделаем, — согласился Гиря. — Только бросать ничего не будем. Ты ступай и возьми замок, а я займусь устройством табора.
Замок пал, и, к удивлению польского войска, из города вышел казачий табор, устроенный из телег, поставленных в двенадцать рядов.
Казаки захватили продовольствие, свинец, порох, двенадцать польских пушек и ценности.
Табор упрямо двигался в степь, и его упрямо атаковали со всех сторон, стремясь разорвать и уничтожить по частям.