Долго и счастливо
Шрифт:
– Да за что тебе «спасибо» говорить? Ты ни одного дела толком выполнить не могла. Или забудешь или перепутаешь. Тупица!
– А что это вы мне тыкаете? Я вам что, девочка на побегушках?
– Как хочу, так и говорю. Я тебя все равно уволю!
– Нет, уж. Я сама уволюсь, я уже уволилась. Может, найдете себе идиотку, которая будет терпеть, ваши выходки. Самодур! Ай! – Павел схватил ее за плечо. От боли у нее заискрило в глазах, и она треснула ему со всей силы кулаком по носу. – Мама дорогая, – прошептала она, глядя, как на белую футболку закапало красным. Тут Маше стало совсем плохо, и она привалилась к стене.
– Ну что вы стоите? – гнусаво прошипел Павел, зажимая нос рукой. – Полотенце дайте.
Маша стояла, выкатив глаза, но с места не двинулась. Павел выругался негромко и,
Маша вздрогнула, шмыгнула носом и заревела. Слезы, горячие, почти огненные, прожигали борозды на опаленных щеках, скатывались в рот, где расплывались со странным полынным вкусом. Господи, она за одиннадцать месяцев от него чего только не натерпелась, и то ни разу не заплакала. Злилась, пыхтела, но плакать? Не дождетесь. И вот теперь рыдала навзрыд. Нет, отдых, определенно удался.
***
Вот чего Павел точно не ожидал в этой жизни, так это удара по носу от своей секретарши. Что она там плела про увольнение? Черт! Ни одна женщина никогда не била его по носу. Пощечины были. Это да. Первая жена практиковала. Кто-то когда-то сказал ей, что пощечина – это очень женственно. Вот она и старалась. Правда, у нее это получилось всего один раз, во второй он ей ответил. Империя наносит ответный удар, да. Он и толкнул-то слегонца, но жену все равно отнесло к стенке. А Павел тогда сказал, помнится: «Оль, до греха не доводи. Я ж арматуру рукой гну» И жена все прекрасно поняла. Хотя и прожили они после этого не долго. Он пошмыгал носом. Там все еще хлюпало. Павел оглядел залитую кровью грудь, содрал футболку и полез в мини бар. Черт! Виски осталось на пару глотков. Водки не хотелось. От нее завтра будет мутить желудок, и вонять изо рта. Хотел же сегодня купить целую бутылку любимого «Джонни Уокера», но из-за Янкиных выкидонов, конечно, не купил. Он задумчиво перебирал оставшиеся в баре напитки. Что за гадость они здесь понапихали! Голова раскалывалась. А Янки все нет. Он автоматически нажал кнопку вызова на телефоне. Послушал гудки и мрачно решил – вернется, оторвет ей ноги по самое не могу.
Маша мучилась и страдала, лежать не было никакой возможности. Стоять что ли всю ночь, как боевая лошадь? Она пробовала приложить лед, но от него стало еще хуже. Господи, зачем, зачем, она поехала одна? Теперь никто не принесет ей сметаны, и не намажет спину, и не будет терпеливо обмахивать опахалом из павлиньих перьев. А вдруг она умрет, и будет сиротливо лежать в номере, пока горничная не обнаружит ее распухший от жары, труп? Бр-р-р!
Ну, уж нет. Ничто и никогда не могло надолго выбить Машу из колеи, даром она три года в школе оборону держала? Да один Сережка Максимов сколько крови у нее выпил пока… пока она не нашла к нему подход. Да и остальные тоже не сахар были, вовсе не мальчики-конфетки. А девочки? О! Тоже были не девочки-ромашки, отнюдь. Так что Павел Сергеевич по сравнению с ними просто мелочь. Так, грубый невоспитанный хам с замашками большого босса. А на самом-то деле, тьфу! Ничто и никто не испортит ей отдых. Ни хамоватый шеф, ни солнечный ожег. Покряхтывая и постанывая, Маша встала с кровати, влезла в просторную футболку, длинную широкую юбку, сунула ноги в пляжные тапочки и решительно вышла из номера. Идти приходилось очень осторожно, стараясь поменьше задевать одеждой горящую, сухую, готовую лопнуть воспаленную кожу.
В баре, как всегда, было многолюдно. Отцы семейств, уложив чад, а кто и жен, предавались заслуженному отдыху. Из бильярдной слышался сухой треск сталкивающихся шаров. Маша подошла к стойке и кивнула головой бармену. Тот привычно выдал услужливую улыбку. Если Машина просьба и удивила его, то вида он не подал.
Павел сидел за столиком в компании широкогорлого стакана с виски и мрачно испепелял взглядом мобильный телефон. Изредка он посматривал на часы и медленно свирепел. Время показывало полночь. Он убьет ее, а потом выпорет. Нет, сначала выпорет, а потом убьет. И больше никаких игр! Яна виртуозно расправлялась с ним, прекрасно зная, что его кнопка находится там же, где и у
Краем глаза он заметил истеричку, разбившую ему нос. В этот раз он ее сразу узнал, несмотря на нелепый наряд. Вон чего-то с барменом толкует. Выпить, что ли захотела или свидание назначает? Его бесили бабы, приезжающие к морю за своей порцией любовных утех. В отеле было полно холеных сорокалетних немок, которые только так и проводили свой «сексхолидей». Эта хоть и молодая, но дура дурой, с нее станется и с барменом роман закрутить, ишь, как он ей усиленно авансы строит: и ручки к сердцу приложил, и глаза закатил от умиления. А эта дурища, ничего, стоит рядом, уши развесила, лыбится во весь фейс. Рожа красная, тьфу!
Павел сжал стакан в лапищах. Ярость, темная и мутная, поднималась откуда-то снизу, заполняя все свободное пространство, он физически ощущал, как она колотится уже где-то возле горла. Сейчас он готов был убить любого, кто неосторожно подвернется ему под руку. Он знал за собой эти плохо контролируемые припадки гнева в момент, когда что-то не поддавалось его воле, но на работе легко гасил их, закованный, как в броню, в английский деловой костюм и шелковый, ручной работы, галстук. Потому-то и выбрал в свое время этот стиль: он помогал чувствовать себя уверенно и гасил сомнения в правильности своих действий.
Когда-то, в самом начале, он терпеть не мог всякие там пиджаки, галстуки и кожаные папочки. Он создавал свой завод, оборудовал цеха, сам вместе с рабочими учился гнуть швеллер, так его не так, отрабатывал технологии, изучал документацию, бегал по большой не обустроенной еще территории в свитере, с закатанными до локтя рукавами и армейских ботинках с высокой шнуровкой. Он приходил домой уставший и голодный, как сто китайцев, и жадно ел наспех сваренную рассыпчатую картошку. Иногда просто, а иногда с маслом или сосисками, если каким-то чудом не забывал зайти в магазин. Ему всегда было жаль тратить драгоценное время на всякие там магазины. У отца была специальная диета: кашки на воде и кисели, которые варила приходящая домработница. Просить ее готовить еще что-нибудь для него, Павла, ему и в голову не приходило. Ни ему, ни отцу, которому всегда было неловко, что у него вот, как у буржуя, домработница.
Батя, всю жизнь отпахав в строительстве, пройдя путь от разнорабочего до главного инженера, так и остался верен делу партии Ленина. И даже теперь, пережив нескольких операций, после которых от желудка практически ничего не осталось, продолжал таскаться на коммунистические митинги.
Павел усмехнулся, и осторожно разжал пальцы. Стакан, слава богу, не треснул, а ведь мог. Сколько он их передавил уже за свою жизнь. К девице со свекольным лицом подбежал молодой парнишка в красной форменной жилетке с пакетом в руке. Девица заглянула в пакет и расцвела от счастья, принялась благодарить, замахала руками, видимо, показывая, что сдачи не надо. Презервативы он ей, что ли бегал в аптеку покупать?
Павел посмотрел на телефон и снова нажал на вызов. «Зайка моя, я твой хвостик…» запиликало рядом, Павел судорожно дернулся и стал озираться. Источник звука находился где-то здесь, совсем рядом. Турок в жилетке, полез в карман и достал серебристый телефон. «Рыбка моя…» продолжал звучать игривый голос. Павел заревел и рванулся, опрокидывая стол.
Парнишка в ужасе отскочил от надвинувшегося на него огромного заросшего щетиной чудовищного человека. Тот схватил его за воротник расшитой золотым позументом рубахи, и принялся трясти, хрипло повторяя: «Где она, мать твою?! Где она?!» Голова у парня моталась, как у автомобильной собачки на торпеде, он хватал ртом воздух и все никак не мог закричать, потому, как огромные лапищи почти совсем перекрыли доступ воздуха в легкие. Перед глазами заплясали красные круги, и парень с сожалением почему-то вспомнил, что так и не зашел в номер к одной очень симпатичной русской, а она уж так ему улыбалась, такие взгляды бросала. Тут он очнулся и увидел, что страшный человек уже не держит его за воротник рубашки, а ошалело стоит, разведя в стороны огромные руки, и с лица его прямо на грудь капает ярко желтая жидкость.