Долгое дело
Шрифт:
– А как понять ваши слова о купленной смерти за четыре шестьдесят семь?
– Муж-то Сашкиным шампанским Сашку по голове и благословил.
– Неужели они не могли разойтись мирно?
– Вы что, жизни не знаете? - удивился инспектор. - Когда это мирно расходились? Допустим, я бы свою жену застал... Гаси свет.
– Убили бы любовника?
– Любовника... Обоих бы одним и тем же утюгом. А ты, Славка?
– А я бы ее проучил.
– Значит, у тебя характер, как у этого, у Отеллы. Тут кто как: кто жену ликвидирует,
– Вот мой дом, - сказал пассажир.
Не проронив больше ни слова, он расплатился и вышел из такси. Ни "спасибо", ни "до свиданья"...
Как только его пухлая спина пропала в темноте арки, Петельников выскочил из машины и двинулся за ним. Черные кусты плотной сирени закрывали парадные. Стукнула дверь последней. Инспектор осторожно подошел и увидел на скамейке двух пенсионерок, молча дышавших ночным воздухом.
– Чего-то я его ни разу не видел... Из нашего ли он дома? - спросил инспектор, кивнув на парадную.
– Это же Храмин из сорок шестого номера, - ответила старушка.
– А вот вас я что-то не узнаю, - подозрительно сказала вторая.
– Потому что я забыл надеть галстук, - объяснял инспектор.
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Грусть - это теперь моя тихая и последняя радость.
Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Детство, детство... Заговорила о нем, вспомнилось и вот не отпускает. Когда я появилась на свет, родители закатили пир на весь мир. На этом их радость и кончилась. Иногда меня поощряли - мамашиным поцелуем, чаще деньгами или покупкой дорогой вещи. Иногда брались за мое воспитание, то есть мамаша хватала отцовы подтяжки и подступала ко мне. Я хватала вазу севрского фарфора и кричала: "Не подходи разобью!" Мамаша вешала подтяжки в шкаф, я ставила вазу на полку...
Но хватит о детстве. Оно кончилось. Знала ли я, чего хочу? Еще как! Отец говорил: чтобы стать рабочим, можно ничего не хотеть. Чтобы стать начальником цеха, пытайся стать директором завода. Чтобы стать директором завода, стремись стать начальником главка. А если захочешь стать начальником главка, то ставь цель быть министром. Короче, живи с запросом: чтобы сделаться главным бухгалтером, нужно хотеть сделаться министром финансов.
Я хотела... Нет, не трудиться, не руководить, не командовать...
Рябинин куда-то шел.
Семь вечера в июле, а небо не светлое. Облака, его затемнили облака. Видимо, будет дождь. Почему люди не раскрывают зонтиков?
Не центр города и машин немного, а дышать трудно. Не хватает кислорода. Это от автобусов, от их черных шлейфов. Почему улыбаются школьники? Ведь нечем дышать.
Жары вроде бы нет, ведь уже семь. Но асфальт все еще размягченный, липкий. Да нет, он вязкий - подошв не оторвать. Ног не переставить. Их как держат. Почему ж легко бегут девушки на своих каблуках?
Да уж и не семь - уже восемь. Неужели он час шел от троллейбусной остановки до этого дома?.. Почему до этого? Ноги привели, они...
Рябинин поднял тяжелую руку и позвонил. Дверь отошла, не собираясь распахиваться. Нет, распахнулась.
– Почему-то я тебя не узнал, - удивился Рэм Федорович.
– Какая ужасная погода...
– Господь с тобой: солнце вовсю светит.
Рябинин прошел в комнату, поеживаясь от каменного блеска образцов.
– Что случилось? - спросил геолог.
– Ищу человека, который бы не спрашивал, что случилось.
– Считай, ты его нашел.
– Я посижу и пойду.
– Посиди.
Неприятно пахло кофе. И еще чем-то... Книжной пылью. Кристалл дымчатого кварца черным отсветом бил прямо в очки. Рэм Федорович задумчиво острил бородку. Пора идти - уже посидел.
– Рэм Федорович, я тебя никогда не спрашивал о твоей женитьбе...
– Э, разве я был женат? Впрочем, был. Принесу-ка чайку-кофейку.
Он поставил чашки на маленький столик и двинул его к гостю. Знакомый и любимый дух на время все отстранил - Рябинин взял чай и выпил двумя-тремя обжигающими глотками. Напиток растекался по телу, стремясь его успокоить.
– В молодости я был безалаберен и неустроен. В квартире жил, как в поле. Спал на раскладушке, ел с газеты, пил из кружек...
Рэм Федорович налил себе крепчайший кофе и начал потягивать, как-то спрятавшись за чашку.
– Был я виден и красив. Такую взял и жену. Э, пардон, но дальше пойдет банальщина... Возвращаюсь с поля и узнаю, что жена изменяет. Налить?
И налил еще крепче и еще горячей.
– Э, меня, пожалуй, поразило не это, а ее выбор. Я видел того типа, говорил с ним... Маленький, лысый. Не лицо, а череп, обросший жиром. Старше лет на пятнадцать. Фат и дешевый балагур.
Рэм Федорович прикрыл глаза, возвращаясь к невозвратимому.
– Я подозревал секс. Но все оказалось проще и смешнее. Она приходила из моей бивуачной квартиры в его - и попадала в красивую жизнь. Музыка, цветы, изящный стол, целование ручек, комплименты и всяческие обхождения, взятые из заграничных фильмов... Вот и все.
– Она тебя не любила.
– В том-то и парадокс, что любила. Но ей очень хотелось красивой жизни.
Рябинин выпил второй стакан чая, и тоже почти залпом. Как сутки не пил. Желудок отозвался прокалывающей болью - обжег.
И промелькнуло, исчезая...
...Если любить женщину, то лишь обиженную. Если дружить с мужчиной, то лишь с неудачником...
– Ну, а почему остался холостяком?
В другой бы раз этот разговор геолог превратил в остроумную полемику, в веселую интермедию. Но сейчас он Рябинина видел.
– Э, есть любовь, которую ждут. Так сказать, жданная. "Пора пришла, она влюбилась". Эта любовь приходит со своим возрастом, как поспевают в свое время огурцы в парнике. Так вот это не любовь - это томление тела, это секс, который имеет к любви такое же отношение, как летающая тарелка к тарелке суповой. Ради этого жениться...