Долина бессмертников
Шрифт:
— В собес заходил, да не совсем удачно получилось… — Он наполнил граненый стакан, подвинул к Олегу, себе же налил на треть. — А потом в баньке попарился. Теперь не грех и выпить.
— Куда мне столько, Харитоныч! — Олег даже отшатнулся от стола. — Грамм сто — еще куда ни шло…
— Чего там! Обидеть старика хочешь? Али не мужик ты? — Харитоныч крякнул. — Ну, примем, помолясь!
Он выпил, вкусно захрустел огурцом. Олег тяжко вздохнул, поморщился: „Пакость какая!..“ — и тоже выпил.
Харитоныч оказался за столом сущим разбойником. Не успел Олег ополовинить борщ, как на столе снова появилась бутылка. Перед вторым блюдом Харитоныч налил еще. И перед компотом тоже.
Хмель на Олега, почти три месяца не бравшего в рот ничего крепче чая, подействовал сложно. Сначала Олег помрачнел и в таком состоянии пребывал довольно долго, слушая вполуха обстоятельный рассказ Харитоныча о его совершенно необыкновенной двадцатипудовой свинье, которую он собирался не то продать, не то обменять на породистую телку, о собесе, куда он из-за пустяковой справки ездит четвертый или пятый раз. Через полчаса впал в тоску, начал вспоминать Эльвиру, которая в последнее время перестала посещать его в снах, будто отпугнули ее кровавые дела в Хунну, и нацелился прямо сейчас же сесть на попутную машину и отправиться домой. Еще через полчаса он сделался общителен, разговорчив, стал горячо и сумбурно выкладывать Харитонычу свои сегодняшние впечатления.
— …Говорит, алмаз, мол, не ставший бриллиантом. Хе! Будь этот гномик покрепче, помоложе, я показал бы ему алмаз! По всем пунктам разложил бы! А что с него сейчас возьмешь? На него дунь — он рассыплется… Представь себе: не что-нибудь — каторга, понимаешь, Харитоныч? Во глубине сибирских руд!.. Когда н-невыносимо, вот-вот человек не выдержит, сломается, — к кому он шел? К Бестужеву! Д-детям, родившимся в Петровской тюрьме, кто зыбки мастерил? Бестужев! Народ местный, бесправный, темный, забитый, к кому за добрым словом, за советом? К Николай Санычу опять же! О! Центр притяжения, авторитет! И полтора десятилетия, поднадзорным будучи, н-нести на себе такую тяжесть — это шутка, а?! А вы мне говорите — алмаз! Ну и что? Правильно — алмаз! Бриллиант, он — безделушка, подвеска, а алмаз что такое? То-то же!..
Олег был бледен, часто озирался, глаза лихорадочно блестели, движения, когда он отбрасывал спадающие на лоб волосы, выдавали обеспокоенность. Говорить старался негромко, отчего голос его звучал сдавленно. Харитоныч не совсем понимал, о чем толкует Олег, но, слыша в его голосе то явную обиду, то горечь, то приглушенное раздражение, решил, что разговор идет о делах нешуточных. Старик сочувственно кивал, охал и даже время от времени восклицал негромко: „Эк, язви их в душу!“
— Говорит, не надо было ему выходить на Сенатскую площадь… Харитоныч, положа руку на сердце, я и сам бы так сказал пару месяцев назад… И на Сенатскую не пошел бы на месте Бестужева. Не веришь? Не пошел бы, и — точка! И отнюдь не из-за боязни, не-ет. Аш-шибается тот, кто подумает так! Тут… — Олег, прищурясь, погрозил пальцем, — тут ку-уда все тоньше. Тут, если хотите, в убеждение дело упиралось, а убеждение у меня было такое: в одну, мол, телегу впрячь не можно коня и эту самую… как ее… лань, да! Уютная позиция, а, Харитоныч? Со всеми удобствами, а? Я подозреваю, что гномик-то нарочно все это затеял, специально меня поддевал… Не иначе подкуплен темными силами, а? Как думаешь, Харитоныч? Ха. — ха, шучу, конечно!.. И, однако ж, он, гномик-то, не лыком шит, не-ет! Голоса по ночам слышит, о!
— Какие голоса? — Харитоныч мигом навострил уши.
— Откуда ж я знаю… Да и не в этом дело. Зло всегда нацелено, запомни, Харитоныч! Имеет перед собой точные мишени, — Олег поднял руку и пошевелил указательным пальцем, словно нажимая на спусковой крючок револьвера. — И Николай Первый…
— А, царь Николаша? — оживился старик. — Помню, помню…
— …и Аракчеев, и Бек… Бен-кен-дорф были людьми действия. С-слепое повиновение им подавай, и точка! Николай не постеснялся — из пушек по восставшим… Это в центре города, понимаешь, из полевых орудий по плотной массе народа, а?! Орудийной картечью по с-серым солдатским шинелям… с минимальнейшего расстояния! Артогнем по живому телу, а? Р-решительные мужики: ты им о любви к народу, о благе Отечества, а они в ответ из орудий… картечью! Им плевать на всякую там м-моральную бодягу… Н-наполеон, кстати, тоже такое делал у себя в Париже… Там паперть одна есть… Святого Роха. Так вот, она была завалена м-мясным фаршем… р-роялистским, конечно. Вот вам и цивилизованный человек! Что уж тогда с Модэ спрашивать, на глазах у которого водку из черепов хлестали. А может, и сам он тоже не брезговал такими бокальчиками. Нет, я его не оправдываю, но… Ладно, оставим, это разговор долгий. Одно скажу, Харитоныч, — добро должно быть действенным, нацеленным. Как зло. А уж зло-то, Харитоныч, оно мишени себе выбирает с огромной точностью. Думаешь, у Модэ его парни стреляли кто куда захотел? Черта с два! Инакомыслящие лишались мыслей вместе с головой. Он их всех привел к единомыслию. Безжалостно! Железной рукой! Тумань по сравнению с ним… вот, — и Олег похлопал себя по ушам, — размазня! О благе народа, видите ли, пекся, а сына отдал. Да и благодеяние его, между нами говоря, Харитоныч, с изъянцем — земли-то отдал-таки! Вот тебе и благодетель. Что толковать, Модэ, конечно, прав. Хотя, с другой стороны, убить родного отца — это, знаешь ли, Харитоныч…
— Где ж такое случилось? — вытаращился Харитоныч. — Что-то я не слышал… Давно дело было?
Тут до Олега дошло, что он зарапортовался.
— Да я так… — промямлил он. — Никакого, говорю, уважения к старшим…
— Вот это верно! Племяша моего хотя бы взять… — оживился Харитоныч, но Олег вдруг схватил его за рукав и, понизив голос, торопливо заговорил:
— Слушай, давеча мне мыслишка пришла, что поэзия — это стетоскоп, понимаешь? Она должна быть стетоскопом, приложенным к человеческому телу, а не телескопом, направленным в эмпиреи, в хрустальные звездные миры, а? К телу, понимаешь?! Потному, грязному, страдающему. Смертному!.. В тот раз старина Бальгур толковал о бессердечных по расчету. И он прав, тысячу раз прав!.. Николай Саныч вышел на Сенатскую. До лампочки была ему тогда природа атмосферного электричества!.. Вот ты мне про собес свой рассказывал, а я сидел… и что делал? Сочувствовал, и только! А что толку от моего сочувствия? Нет, Харитоныч, сейчас мы с тобой вместе туда двинем, хорошо? Я им покажу, бумажным душам! Старый человек должен по десять раз к ним приходить из-за какой-то пустейшей бумажонки! Не-ет, так дело не пойдет. Попляшут они у меня, бюрократы чертовы!
— Не проймешь их, Олег! — Харитоныч махнул рукой. — Вот если б ты был, скажем, шибко большим начальником…
— А что, а что? — вскинулся Олег. — Ну не начальник я, но я гражданин! Что, у меня прав мало? Не смогу на них управу отыскать?.. Стоит захотеть — все можно сделать. Пошли!
— Завтра, Олег, завтра. Куда нам сейчас выпимши… — остановил его Харитоныч. — Поймай-ка лучше попутку да домой поедем.
Олег заупрямился. Он резонно полагал, что выпить водку Харитоныча и не поставить ответного угощения было бы чистейшей воды свинством.
— Ладно, только быстренько, — не чинясь, согласился Харитоныч. — А потом — сразу домой.
Олег решил не ударить в грязь лицом. Пересчитал наличность и заказал коньяк.
Столик стоял очень удачно — в сторонке, полускрытый декоративными березками. Рядом, за деревянными перилами, начинался сад, росли кусты.
Наступали сумерки. Олег видел, как в аллеях загорелись фонари, придав глубине сада зеленоватую таинственность, как бы некую полупрозрачность. Поневоле что-то подобное устанавливалось и в душе.
— Помянем, Харитонычу душу бедной яньчжи! — провозгласил он, когда заказ им принесли. — Какая это была женщина, какая женщина! На Эльвиру походила…
Он выпил и горестно помотал головой.
— Родственница, что ли, преставилась? — на лице Харитоныча изобразилось сочувствие. — Молодая?
— Молодая, во цвете лет… И маленького Увэя вместе с нею… А вот старика Сотэ нисколько не жалко.
— Господи Сусе! — Харитоныч содрогнулся и явно протрезвел. — Как же они все сразу-то? Ай заразная болезнь какая?
— Убили, — буркнул Олег и, увидев, что старик уже полез креститься, поспешил успокоить: — Давно это было, Харитоныч, давно.
— Да когда б ни было — все одно ведь люди…
— О, золотые слова: все одно люди! А этот душегуб их всех того… Между нами говоря, Харитоныч, он и до меня добирался, — Олег зябко передернул плечами и нагнулся к старику — В тот раз, понимаешь, из-за него топором руку порубил. Два стакана крови вытекло… Б-бальгур зря говорить не станет, я его знаю. А он предупреждал, наплачемся-де с ним. Так Гийюй разве кого послушает? Он вроде Валерки Афтэкова — привык за горло брать, а чуть чего — кулачищи в ход… Конечно, где ж мне против них… Они вон какие лбы…