Долорес Клейборн

Кинг Стивен

Он встал на ноги, хотел было повернуться, вдруг застыл и смотрит на верхнюю площадку. Я проследила его взгляд и увидела свою смятую комбинацию.

– Выходит, она сначала комбинацию сняла, – говорит он и опять на меня глядит, – а уж потом упала… или прыгнула… или что она там еще сделала. Верно, Долорес?

– Нет, – говорю. – Это моя.

– Если ты хлеб пекла на кухне, – говорит он, медленно так, точно тупой ученик, который у доски задачку решает, – так что твое нижнее белье там наверху делает?

А мне в голову ну ничего не приходит. Сэмми на одну ступеньку спустился, потом на другую, так же медленно, как говорил, а сам за перила держится и глаз с меня не спускает. И тут я поняла, что он от меня пятится, потому как опасается,

что я вдруг и его столкну, раз ее столкнула, а уж в этом он не сомневается. Вот тогда мне ясно стало, что скоро буду я сидеть, где сейчас сижу, и рассказывать, что рассказываю. Глаза у него прямо кричали: «Один раз тебе это с рук сошло, Долорес Клейборн, и, может, пусть, поскольку Джо Сент-Джордж был, отец говорит, человеком самым никудышным. Но что тебе эта женщина сделала, кроме как кормила тебя, давала крышу над головой и хорошо тебе платила?» А главное, твердили его глаза, женщина, которая один раз толкнула и сухой из воды вышла, может и второй раз толкнуть, а понадобись ей, так и обязательно толкнет. А если толчка не хватит, так она не задумается докончить дело еще как-нибудь. Мраморной скалкой, например.

– Тебя это не касается, Сэм Марчент, – говорю. – Лучше своим делом займись. А мне надо «скорую» вызвать. Только почту-то подбери, не то кредитные компании устроят тебе веселую жизнь.

– Миссис Донован «скорая» не нужна, – говорит он, а сам глаз от меня не отводит и еще на две ступеньки спускается, – а я пока тут останусь. И не в «скорую», по-моему, звонить надо, а Энди Биссету.

Что я и сделала, как вы знаете. Сэмми Марчент стоял рядом и смотрел, как я звоню. Когда я трубку положила, он подобрал конверты, которые рассыпал (а сам все через плечо поглядывал, не подкрадываюсь ли я к нему со скалкой в руке), а потом встал у лестницы и стоял, точно сторожевой пес, который грабителя изловил. Он молчал, и я молчала. Подумывала, не пройти ли мне через столовую и кухню к черной лестнице забрать комбинацию. Да что толку? Он же ее видел, так? И скалка на ступеньке лежала, так?

Ну, скоро ты, Энди, приехал вместе с Фрэнком, а попозже я поехала в наш новенький красивый полицейский участок и дала показания. Было это вчера днем, так что, думается, подогревать эту похлебку не требуется, верно? Ты знаешь, про комбинацию я ничего не сказала, а когда ты про скалку спросил, ответила, что и сама не понимаю, как она туда попала. Ничего другого я придумать не смогла – разве что пришел бы кто-то да и снял табличку «НЕ РАБОТАЕТ» с моих мозгов.

Подписала я свои показания, села в машину и поехала домой. Так все спокойно и быстро прошло – ну, с показаниями, – что я уж совсем себя убедила, будто беспокоиться мне нечего. В конце-то концов я ж ее не убивала, она ж правда сама упала. Твержу себе это и к тому времени, когда к дому свернула, совсем уж поверила, что все будет хорошо.

Но чувства этого хватило, только чтоб из машины вылезти и до задней двери дойти. К ней записочку прикололи. Листок из блокнота, а на нем жирное пятно, словно блокнот этот какой-то мужчина в брючном кармане держал. «ВТОРОЙ РАЗ ЭТО ТЕБЕ НЕ ПРОЙДЕТ» – вот что на нем было написано. Только и всего. Черт, и этого хватает, как по-вашему?

Я вошла и пооткрывала окна на кухне, чтоб выветрить душный запах. Ненавижу его, а теперь он в доме так и стоит, проветривай не проветривай. И не только потому, что теперь я больше в доме у Веры живу… жила то есть, хотя оно тут тоже причина. Главное, что дом-то мертвый… – такой же мертвый, как Джо и Малыш Пит.

Нет, у домов есть своя жизнь – они ее получают от людей, которые в них живут, я в это по-настоящему верю. Наша одноэтажная лачужка выжила, когда Джо помер и двое старших учиться уехали – Селена в Вассар на полную стипендию (ее доля из денег на колледж, которые мне стольких мук стоили, пошла на одежду и учебники), а Джо Младший – совсем по соседству в Университет штата Мэн в Ороно. Дом даже пережил известие, что Малыш Пит погиб от взрыва в сайгонской

казарме. Случилось это, когда он только-только туда прибыл – и за два месяца до того, как войне этой конец пришел. Я смотрела, как последние вертолеты поднимаются с крыши посольства, по телевизору в гостиной Веры и плакала, плакала… Могла дать себе волю, не опасаясь, что она скажет, потому как она в Бостон уехала деньги по магазинам тратить.

Жизнь из дома ушла после похорон Малыша Пита, когда все разошлись и мы втроем остались – я, Селена и Джо Младший. Он про политику говорил. Ему как раз достался пост городского управляющего в Мейкьясе – неплохо для парня, у которого в дипломе еще чернила не просохли, и он подумывал через год-два выставить свою кандидатуру в Законодательное собрание штата.

Селена немножко рассказала о курсах, которые преподавала в колледже в Олбени (это было до того, как она в Нью-Йорк переехала и одним только писательством занялась), а потом замолчала. Мы с ней посуду мыли, и вдруг я что-то такое почувствовала. Обернулась и вижу, что она смотрит на меня темным своим взглядом. Я бы могла ее мысли прочесть – то есть вам так сказать, потому что родители мысли детей и правда читают, да только мне этого не требовалось. Я и так знала, о чем она думает. Я знала, что это всегда у нее в мозгу прячется. В ее глазах я увидела тот же вопрос, что и двенадцать лет назад, когда она подошла ко мне в огороде посреди фасоли и огурцов: «Ты с ним что-нибудь сделала?», и «Я виновата?», и «Как долго должна я платить?»

Я подошла к ней, Энди, обняла ее. Она меня тоже обняла, только вся была будто окостеневшая, – и вот тогда-то я и почувствовала, что жизнь уходит из дома. Будто последний вздох умирающего. И по-моему, Селена это тоже почувствовала. А Джо Младший – нет: он печатает фотографию дома на своих листовках во время избирательных кампаний – в знак, что он здешний, и избирателям это нравится, я видела. Но он не почувствовал, когда дом умер, потому как никогда его не любил. Да и с чего бы ему его любить было, Господи помилуй? Для Джо Младшего дом был просто местом, куда он приходил из школы, местом, где отец его ругал и обзывал книжным слюнтяем. Камберленд-Холл, его общежитие в университете, был для Джо Младшего куда более родным, чем дом на Восточной дороге с самых первых дней его жизни.

А вот мне он был родным. И Селене тоже. Думается, моя хорошая девочка еще долго продолжала в нем жить и когда отрясла прах Литл-Толла со своих ног; думается, она жила здесь в своих воспоминаниях… в своем сердце… в своих снах. В своих кошмарах.

Душный этот запах… Если уж он появился, от него не избавиться.

Я села у открытого окна, чтоб пока надышаться через нос свежим морским бризом, потом мне не по себе стало, и я решила запереть двери. С парадной хлопот не было, а вот щеколда на задней никак не поворачивалась, и под конец я заложила туда комбинированной смазки. Ну и повернула, а потом сообразила, в чем было дело – просто заржавела. Я иногда от Веры по пять-шесть дней не уходила. Ну да я даже вспомнить не могла, когда в последний раз дом запирала.

От мыслей этих я совсем ослабла. Пошла в спальню, легла, а голову подушкой накрыла, как в детстве, когда меня в наказание рано спать укладывали. И тут я заплакала, и плакала, и плакала. Никогда б не поверила, что у меня столько слез нашлось. Плакала я из-за Веры, и Селены, и Малыша Пита. Пожалуй, даже из-за Джо. Но больше всего я по себе плакала. Плакала, пока мне нос совсем не заложило и икота началась. Под конец я заснула.

Проснулась – вокруг темно и телефон звонит. Встала и ощупью в гостиную прошла трубку взять. Только сказала «алло», и кто-то – какая-то женщина говорит: «Тебе ее убийство даром не пройдет. Так и заруби у себя на носу. Если закон до тебя не доберется, мы не спустим. Не такая уж ты умная, как воображаешь. Мы здесь рядом с убийцами жить не обязаны, Долорес Клейборн, и не будем, пока еще есть на острове добрые христиане, которые такого не позволят».