Дом Безгласия
Шрифт:
– Я скажу им, что это сделал ты.
Слова повергли меня в ужас. Я ожидал чего угодно, только не этого. Например: «Я пришел увести тебя с собой, увести тебя с собой». Или: «Я пришел забрать твою-у ду-у-ушу».
Но что значит «Я скажу им, что это сделал ты»?
– Что именно я сделал? – промямлил я.
Коротышка шагнул вперед. Половицы зловеще скрипнули. Гаскинс наклонился. Если бы он сейчас чихнул, то наверняка заразил бы меня своим вирусом.
– Я сейчас скажу им, что это сделал ты, – лихорадочным шепотом проговорил он, – что ты умолял меня убить твоего друга вместо тебя.
Дрожь пронзила меня с головы до пят. Словно волна пронеслась по телу, буквально лишив дара речи. Я отполз назад, пока не уперся в стену, и натянул одеяло до подбородка, словно оно могло защитить меня. Я был не в силах даже просить пощады.
– Как его зовут? – почти ласково поинтересовался Коротышка, указывая на мирно посапывающего на нижней койке Алехандро.
В ответ я только затряс головой. Грудь сдавило от нехватки кислорода.
– Назови его имя. Назови его имя, не то я убью вас обоих.
Я снова затряс головой.
– Я жду! – Даже произнесенная шепотом, команда больше напоминала звериный рык.
Ужас развязал мне язык.
– Алехандро.
– Алехандро, – повторил Гаскинс, словно пробуя имя на вкус. – А теперь проваливай. – Он отступил на шаг и мотнул головой в направлении двери.
Вместо того чтобы подчиниться и немедленно выполнить приказ, я прохрипел:
– Пожалуйста, не трогай его!
Его следующие слова вновь удивили меня.
– Ты видел меня в лесу. Ты и девчонка. Не вздумай отпираться.
Я кивнул, не зная, какого ответа он ждет.
– Как ты думаешь, стоит тебя сейчас убивать? – проговорил он. – Ты уже все выложил. Ничего, меня не найдут, пацан. Меня даже не смогут увидеть, если я сам не захочу показаться на глаза. Можешь болтать что угодно. Полиции, всем остальным… Однако тебе не простят то, что ты умолял меня убить… – Он указал на нижнюю койку. – Что ты умолял меня убить Алехандро. Теперь проваливай, пацан. Не заставляй меня повторять дважды. Иначе мой нож вырежет на твоем лице улыбку. Красную улыбку, которая никогда не сменится скорбной гримасой.
Глаза наконец привыкли к темноте. Или Гаскинс сдвинулся ближе к окну, откуда сочился жидкий свет. В любом случае теперь я рассмотрел его лучше. Рассмотрел оспины на лице, увидел глаза, пылающие ненавистью и еще каким-то потусторонним огнем. Я уже упоминал низкий рост убийцы, однако в тот момент он казался мне выше потолка, как бы странно это ни звучало. Гигантский монстр, пришедший из сказок.
Он втянул в себя воздух, чтобы снова заговорить. Я поспешно перекинул ноги через край койки. Он успокоился. Я сполз вниз на животе. Когда ступни коснулись пола, меня окатила новая волна ужаса – я стоял спиной к убийце! Тело покрылось мурашками. Я повернулся к Гаскинсу лицом. Не из храбрости – это был целиком и полностью акт трусости.
– Слушай меня, пацан. Вали отсюда и в ближайшие полчаса не возвращайся. Если вздумаешь кому-нибудь рассказать, до рассвета я убью твою мать.
Я тешил себя мыслью, что хоть немного, но помедлил. Что какой-то момент сопротивлялся. На самом же деле, прежде чем Коротышка успел сказать что-либо еще, я бросился к выходу. Позади раздалось шарканье, сдавленный стон; затем словно что-то шмякнулось. Эти звуки доныне проигрываются у меня в голове, стоит только остаться одному в темном и в тихом месте.
Я так и не вернулся в барак и никого не позвал на помощь, пока не понял: прошло уже достаточно времени, чтобы Коротышка успел убить Алехандро.
Достаточно времени, чтобы отрезать ему голову.
Глава 7
Июль 2017 года
Будь я поэтом, я описал бы свою жизнь как юдоль мрака: грозовые тучи вверху, острые скалы внизу; я мерзну, волосы промокли, ноги стерты в кровь. (Разумеется, в метафорическом смысле; впрочем, время от времени я чувствовал все это буквально.) Однако я не переставал двигаться вперед. Сквозь тучи всегда просвечивала искра надежды, которая облегчала путь, давала возможность справиться с невзгодами. В юности у меня были родители, братья и сестры, друзья. А после смерти жены в самые тяжелые дни меня поддерживали дети и Андреа.
Надежда была всегда. Всегда на горизонте брезжил свет, даже посреди сплошного мрака.
Пока однажды ночью не исчез мой сын.
После звонка в полицию, сделанного на грани умопомешательства, я погрузился в пучину отчаяния, которую вряд ли смогу описать. Масса телефонных звонков, объявлений о пропаже человека для прессы и полиции, поисковые группы из родных, друзей и совершенно незнакомых людей, слезы… Все это окутывала завеса горя и страха, и я почти не воспринимал окружающий мир.
Жизнь не двигалась более по прямой линии, а петляла по искривленной траектории. Словно бесконечные секунды подъема на американских горках: затянувшееся ожидание верхней точки и затем прыжка в неизведанные глубины.
Каждая секунда длилась вечность; постоянный страх узнать плохие новости навис у нас над головами, и я желал, чтобы мир остановился прежде, чем кто-то принесет мне известие, которое раз и навсегда меня уничтожит. Этот страх плюс стремление найти сына как можно скорее запутало мои отношения со временем, и я буквально сходил с ума. Я не спал и даже едва мог заставить себя присесть.
Мы искали. А что еще оставалось? Мои родители, тетя Эвелин, дядя Джефф, их дети, и целая армия местных жителей. Мы искали.
Время потеряло смысл. Восход и заход солнца перестали для меня существовать; дневной мрак ничем не отличался от ночного. Не стало ни секунд, ни минут, ни часов. Только вязкая трясина под названием «прямо сейчас», вселенная, замершая в подвешенном состоянии, наполненная страхом и тревогой. Ведь что такое прошлое, настоящее и будущее, если пропал сын?
Я не знал, как поступить с младшими детьми. Лгать и вселять тщетные надежды я не мог. Несмотря на протесты родителей, я рассказывал им все, не отпускал от себя, позволял слушать все переговоры и наравне с другими участвовать в поисках. Вдруг это поможет хоть немного сохранить нормальную психику, и им, и мне? Я осознавал, что отчасти лишаю их детской наивности, которую уже нельзя будет вернуть, – даже крошке Логану. Однако этот выбор казался единственно приемлемым.