Дом боли
Шрифт:
– Так у тебя, что?.. – Алеша как бы нарочно забыл латинское название этой общедоступной болезни.
– Да нет, то, что ты имеешь в виду, у меня бывало столько раз, сколько у других бывает насморк, ведь я летчик, а у меня заболела
ГОЛОВА, моя единственная головка.
Теплин пожал плечами и настроился на продолжение без перерывов.
– И вот одна знакомая, с которой все началось, а точнее, на которой закончилось, одна учительница по имени Валерия по блату направила меня сюда, где, как она утверждала, из человека
"Чудеса", – эхом подумал Алеша о приплюснутом офицере.
– И вот я попал в руки Евсея Давидовича Спазмана. Перво-наперво меня усадили в кресло наподобие зубоврачебного, но раз в десять сложнее и красивей, через которое тебе, наверное, тоже придется пройти, и подключили электродики ко всем мыслимым местам.
– И к головке? – не утерпел Теплин.
– Естественно, что и в голову. И как был я приспособлен и прочно пристегнут, Евсей Давидович подходит ко мне с улыбочкой, да вприплясочку, и говорит: "Ну что, орел, долетался?"
Я тоже ему улыбаюсь, ему не улыбнуться трудно, и спрашиваю:
"Что со мной станется, Евсей Давидович, если не секрет?". Какие могут быть секреты, отвечает он мне, как всегда с улыбочкой, подходит к аппаратику да как врубил…
В этом месте рассказа горло Ария отказалось служить хозяину, и тот сделал паузу для судорожного вздоха.
– Боль вонзилась адская, сразу во все места, как будто в нее окунули. Все пульсирует, уши заложило, глаза застелило, и во всем этом кошмаре носится веселый такой Евсей Давидович Спазман с блестящими глазами и спрашивает так близко-близко: "Ну, как делишки,
Арий? Можно терпеть, Арюша?"
Алеше показалось, что Арий сейчас заплачет, но этого не произошло. Офицер только учащенно заморгал и продолжил:
– Но то была лишь проверка, не лечение. Лечение ждало впереди.
При помощи своего чудо-кресла Евсей Давидович увидел как на ладони, что причина моей ненормальности не в жалкой инфекции, которую не обязательно лечить, поскольку при выходе из больницы она прицепится снова, хоть не выходи, а в глубочайших процессах моего костного мозга. И прописал мне перелом позвоночника.
– Но это же очень опасно? – предположил Теплин.
– А болезнь безопасна? – грустно улыбнулся Арий. – После операции я надолго слег, и хотя жизнь мне удалось сохранить, около двух лет я не мог шевельнуться. Как бился надо мной Спазман! Он лично иногда убирал из-под меня посудину, поправлял мне одеяло, на руках выносил меня в садик и читал мою любимую книгу "Повесть о пострадавшем человеке", тоже про летчика.
И вот впервые я прошелся по палате: бледный, скрюченный, весь деформированный, но живой. В честь этого события наши девочки, Юля
Голодова и Зина Облавина, вывесили стенгазету, приготовили обед с пирогом, завели музыку. Как мог, я даже станцевал: более сильная
Зина держала меня сзади под мышки,
Юлия, которую ты видел, наша красавица, обнимала меня спереди и переминалась, как в настоящем танце. Мог ли я, полумертвый, мечтать об этом какой-нибудь год назад?
Арий взгрустнул и примолк, глядя перед собой. Алеша пригляделся к его обычной на вид голове.
– Ущипни меня за щеку, – предложил Арий, перехватав его взгляд.
– А можно? – неуверенно спросил Алеша, как спрашивают разрешения.
– Можно, да посильнее. Ну же, если хочешь, даже кольни меня чем-нибудь.
– Я потихоньку…
Алеша взял своего нового знакомого за отвислую складку щеки и обнаружил, что она холодна, как спинка жабы.
В последнюю ночь здоровья Арию невероятно повезло. Эта его ночь-пик казалась настолько фантастичной среди теперешнего ничтожества, что он сам не мог поверить ее мозговому образу, возникающему при попытках засыпания на пружинистой зыби койки. И все же, если бы не та сумасшедшая, почти райская ночь, не было бы и этой, невыносимо скучной, почти адской.
Тем летом Арий выпустился из училища летных офицеров пехоты лейтенантом. По крайней мере так он рассказывал тем, кто имел терпение его слушать. Его здоровье было выдающимся: он умел ходить на руках, быстро бегать и высоко прыгать на ногах, делать шпагат, сальто и пунш. При этом был, по его словам, невероятно красив. Что еще нужно военному?
У него была страсть: регистрация женщин. Каждую совокупленную женскую особь он заносил по имени, фамилии (если знал) и порядковому номеру в тетрадь, озаглавленную – о небесный романтик! – "Моя любовь". И ставил дату.
Его привязанности можно было совершенно точно воспроизвести хронологически, так как с собой Арий был честен, и не так уж много их набралось до последнего дня. А впрочем, как посмотреть. Их было в тетради ровно по количеству его нормальных лет – двадцать три, как если бы он сношался ровно по одному разу в год, начиная от рождения.
Повторных встреч не было, по крайней мере в тетради.
Итак он любил:
1. Клавдию в ночь с девятого на десятое, без конца.
2. Галечку Кононову, через год день в день, но увереннее.
3. Январь следующего года. Валя (то ли Пискина, то ли пошутила).
Продавщица. Очень пахло.
4. Валю, другую, но почти такую же страшную, в самоволке. Радовал только счет.
5. Март. Таня. Кричала.
6. Тот же март. Таня же, но другая. Рвало обоих.
7. Ольга Альбертовна по военной литературе. Сорок два года.
Стройная.
8. Вера. Заразился.
9. Надя. Заразился.
10. Люба. Заразился.
Последние тринадцать записей приходились на один день и послужили доктору Спазману для уточнения окончательного диагноза: "половая ненормальность".