Дом для внука
Шрифт:
Конечно, можно говорить и так, как Балагуров. Мол, Баховей возвысился благодаря Межову и Щербинину: они поставили его рядом с собой, они научили его работать, а в конце второй пятилетки его положение укрепилось. Что же твое положение тогда не изменилось? Ты дрожал тогда и свою дрожь прикрывал балагурством и наигранной беспечностью. А сам уж Ольгу Ивановну обхаживал, жену своего председателя и друга. Конечно же, под видом сочувствия, под видом соболезнования: нельзя же оставить без внимания жену друга, попавшего в беду!
Да, Баховей тоже не мог тогда
Нет, Щербинин здесь единственный человек, с которым он может говорить откровенно. Пусть Балагуров совещается с председателями, он уж давно их обхаживает, к конференции готовит. Пускай готовит. Мы еще посмотрим, кто устоит в открытом бою. Баховей никогда не занимался интригами и в кулак не шептал.
Жаль только, Щербинина вот потерял. Вернее, не нашел в нем прежнего друга, соратника. И ведь, кажется, делал все, в чем нуждался Андрей. Без пробивной силы Баховея он просто не смог бы восстановиться на работе. А тут в какие-то два с половиной месяца все вернулось на прежние места.
Командирство ему не по душе, генеральство руководителей! А кому оно по душе? И говорит так, будто сам прежде не командирствовал. Так же орал, если не строже.
Коллективность руководства! Какая коллективность, когда попадется председатель-пьяница, и весь колхоз лихорадит, как с похмелья.
Никто не против коллективности, ее не вы с Балагуровым выдумали, но и коллективность на чем-то должна держаться. А на чем она сейчас держится? На совестливости? На партийном и гражданском долге?.. Вот придет партконференция, и увидим, кто прав...
— Не сходить ли нам в колхоз, Андрей Григорьевич? — спросил Баховей по телефону. — Дорогой поговорили бы.
Щербинин равнодушно согласился и сказал, что будет ждать его у входа в райисполком.
У входа. К себе не пригласил.
На улице было солнечно и тихо, и Баховей вышел без плаща, надел только полувоенную фуражку. Да и все-то на нем было полувоенное — китель, брюки галифе, сапоги. Он давно отвык от гражданской одежды.
Худой одноглазый Щербинин с черной повязкой через голову стоял у ограды исполкомовского палисадника и курил.
Бросить бы давно пора, в чем душа держится, а сосет. Плащишко вон как на вешалке...
— Еще раз здравствуй, Андрей Григорьевич.
— Здравствуй, Роман. — Щербинин пожал большую кисть Баховея. — Идем, я предупредил Мытарина, будет на ферме.
Уже с Мытариным дело имеют, о председателе будто забыли.
— А почему Мытарина, а не Веткина? Его с председателей пока никто не снимал.
— Нет его, — сказал Щербинин. — Говорят, с похмелья мается, к обеду должен прийти. Тебе чего в колхоз захотелось, убедиться лично?
— Да нет, просто надоел кабинет, на воле с людьми веселей. Помнишь, как мы с тобой, бывало, ездили? Молодые были, здоровые...
— Были, да сплыли, другое на уме.
Нет,
Вышли на новую широкую улицу, где плотники мостили вдоль домов дощатые тротуары. Заботами Щербинина мостили, он выдрал пиломатериал в леспромхозе Татарии, недели две ругался, пока кругляк выбивал — свели свой лес, теперь дяде кланяйся, христарадничай.
— Скажи, Андрей, только прямо, без жалости: что ты обо мне думаешь?
Щербинин усмехнулся:
— Ты вроде обходился без моего мнения. И о жалости к себе не думал. Обходился ведь?
— Обходился. И, наверно, плохо, что обходился.
— Даже самокритика!.. Ладно, скажу. Только зачем это тебе, потешить самолюбие?
— Какое уж тут самолюбие!
— Ну как же, нашел мужество спросить, прямота, откровенность — все в твоем роде. По-моему, ты не коммунист, Роман, вот что я скажу.
— Не комму-ни-ист? — Баховей даже остановился.
— Да. Был коммунистом, а сейчас не коммунист. Я скажу это на партконференции.
— Говори, — заулыбался Баховей, — это можно, валяй.
Ему и в самом деле стало немного легче: такой перехлест, что даже от Щербинина не ожидал. «Ты не коммунист...» Совсем, видно, заработался старик, не соображает.
— Зря веселишься, я серьезно, — сказал Щербинин. — И думаю, конференция меня поддержит.
— Думай, думай, я наперед скажу, о чем ты думаешь. Баховей — администратор, Баховей — командир, не считается с райкомом, подмял бюро, единолично распоряжается всей организацией. Слышали уже. Только знаешь что: во-первых, это перехлест, а во-вторых, плохое то бюро, если один человек за него работает — да! Обновить надо. Сильный человек должен иметь соответствующих помощников.
— Вылетишь ты, сильный человек. С треском.
— Посмотрим.
— Под ноги вон смотри, в лужу лезешь.
— Вот черт! — Баховей потряс ногой, сбрасывая грязь с сапога, и обошел лужу.
Животноводческие постройки колхоза, серые, приземистые, вытянулись в один ряд по заливу, неподалеку от животноводческого городка совхоза. Первой была свиноводческая ферма. Двор грязный, подъезд к свинарнику-маточнику разбит колесами, помещения ветхие, матки с поросятами греются под солнышком на деннике. За два последних года ничего не поправлено, палки ни одной,- хоть Веткин и клялся, что свиноферму поднимет из праха.
В откормочнике было почище, но тоже сыро и душно от едкого аммиачного запаха, много визгу. Поросята полугодовалого возраста группами в полторы-две сотни голов грудились возле сухих кормушек, толкались, кусали друг дружку.
— Что они у тебя такие злые? — спросил Баховей свинарку в грязном халате, которая сгребала вилами мокрую соломенную подстилку.
— Жрать хотят! — крикнула сквозь поросячий визг свинарка. — Хлеб-то вывезли для своего плана, а фуража нет. Привезут ли нынче?.. Куда лезешь, проклятая! — крикнула она на резвую свинку, схватившую ее за подол. — Начальников вот кусайте, они мясистей.