Дом для внука
Шрифт:
— Власти мало? — усмехнулся Щербинин.
— Порядка. Если бы с умом делал, а то ведь прет напролом да еще нами прикрывается.
— Ладно, иди, мне работать надо. Оставь папирос с пяток.
Юрьевна вытряхнула полпачки папирос на стол и ушла. Щербинин посмотрел вслед былой своей активистке, — старенькая кофтенка, смятая юбка, худые девчоночьи ноги в сморщенных чулках и старых туфлях, — вздохнул. Верный старый помощник.
За год работы в районе он почти не встретил соратников своей молодости. Одни погибли на фронтах, другие разъехались, третьи поумирали или вышли на пенсию. В жизни хозяйничало новое поколение, другие, более молодые люди.
Техника была такая, о которой Щербинин прежде лишь мечтал: отечественные тракторы новейших марок, мощные и надежные в работе, самоходные комбайны, не сравнимые ни со «Сталинцами», ни с саратовскими СЗК, хорошие грузовики. Даже картошку сажали и копали машиной. Ушли навечно с полей лошади, на скотных дворах были подвесные дороги, а в совхозе и автопоилки, в каждом доме колхозника электрический свет и радио, в селах — клубы со стационарными киноустановками, библиотеки, больницы, школы. Что еще надо? Давняя мечта стала явью, несмотря на тяжкие годы войны, потери и общую разруху, о. которой все в один голос говорят, что она была страшной.
Впрочем, достижения признают, но относятся к ним слишком уж буднично, привычно. Главные эти достижения почему-то заслоняются временными организационными просчетами и мелочью вроде того, что в продаже мало мяса и молока. Но, если разобраться, это не такая уж и мелочь, потому что Хмелевская округа издавна считалась богатым животноводческим краем, мясо, молоко, рыба здесь были всегда, за исключением редких лет, вроде 1921 года, когда засухи оборачивались катастрофой для всего хозяйства. Конечно, при-родно-экономические условия в районе после затопления изменились, но тем более недопустимы грубые организационные просчеты, тем более нельзя позволять, чтобы вопросы частного порядка перерастали в проблемы. А таких вопросов наберется немало, и они стали проблемами из-за плохого руководства районом.
Надо продумать все детально и выступить, на конференции, начать об этом серьезный разговор.
Вот уже год он работает рядом с Баховеем. Нет, не просто рядом, а вместе с Баховеем, в одной упряжке. Он член бюро райкома, к тому же председатель райсовета, и любой избиратель может спросить у него объяснений. Товарищ Щербинин, мы доверили вам власть, мы наделили вас правами, а вы оказались в роли мальчика на побегушках у дяди, которого вы сейчас обвиняете. Расскажите партконференции, за что вы его обвиняете.
— Расскажу. Но и вы не молчите, иначе решение может быть недостаточно объективным. Уж не за то ли, что у вас слабые руки, и Баховей взял вожжи, которые вы не смогли удержать?
— Дорогой товарищ Щербинин, но Баховей тоже наш избранник, и на нашей конференции будет иметь силу то решение, за которое проголосует большинство. И пожалуй, это будет все-таки решение, подготовленное Баховеем, потому что он знает нужды района лучше, чем председатель колхоза, изучивший лишь свое хозяйство.
— Но почти все председатели присутствуют на конференции, они выскажутся, нарисуют реальную картину положения дел в районе, и можно будет принять объективное, решение. И мы сделаем это.
— Плюнь, отец, не верю я этому.
— А чему ты вообще веришь, Ким?
— Я неверующий. Прежде верил в мать и отца, потому что любил их. Вера — это ведь любовь, сильная, преданная любовь. Вот я и верил в мать и отца. Но отцом я звал Балагурова. Ведь должен же я иметь отца, если есть мать? Вот она и дала мне отца и сделала меня Балагуровым.
— Но ты не пришел и ко мне.
— Я ведь не знаю тебя. Прежде, в юности, я считал тебя героем. Потом, до самой встречи, ты был для меня просто сильным человеком, нетерпимым ко всякой фальши и полуправде, неспособным на компромиссы.
— И ты обманулся?
— Да нет, я ведь говорил, кажется, что ты мне чем-то нравишься. Но дело уже не в этом. Я сегодня несколько пьян, извини, это случается со мной в последние годы. Я думаю, ты слабее той невидимой силы, которая управляет жизнью. Знаешь, у Гоголя в «Тарасе Бульбе» есть хорошая сценка: связали Тараса ляхи, а он плачет: «Эх, старость, старость!» Но не старость была виною, заметил Гоголь, сила одолела силу.
— Не то. Наша сила с нами, ее не одолеешь — это революционная сила нового.
— Нового? Ты продолжаешь жить в том времени и думаешь словами того времени. И оно, то время, живет в тебе и не может не жить, потому что ты хранил свое время в себе. Один наш поэт, молодой и талантливый, сказал...
— Сопляк ты. Не знаю, что сказал твой поэт, а наш, революционный, говорил прямо: «Мы диалектику учили не по Гегелю...»
— Значит, плохо учили.
«...Бряцанием боев...» Что? Плохо учили? Катись-ка к чертовой матери. Да, да, катись и не оглядывайся!..
Уф-ф, до чего можно дойти в этих раздумьях! Сам с собой разговариваешь как тронутый, ах, черт!
Щербинин оглядел пустой кабинет — сумрачно, портьеры полуспущены, на дворе осенняя низкая облачность, — налил из графина воды, напился. Надо же, в глотке даже пересохло, будто речь произносил.
С Кимом всегда так. Сколько раз встречались, и никакого толку. Наверно, потому, что они не уступали друг другу ни в чем. «Отцы и дети!» — усмехался Ким, кривя губы. Нет, не в этом было дело, он неглупый парень и все понимает, но еще не может сделать правильных выводов. В его пору
Щербинин тоже ломал и перекраивал мир, но у него были на это веские основания, а у Кима нет таких оснований и не может быть. Просто он хочет идти быстрее и дальше отца, он негодует на медлительность отца и его мира, не понимает этой медлительности, а сам не сможет идти самостоятельно, если отвергнет отца. Вот он и мечется. И только отец может и должен помочь ему, помочь даже ценой каких-то уступок, невозможных для себя, но необходимых и возможных для сына.
Да он и так уже сделал несколько уступок, причем сделал себе, а не сыну, и уступки такие, какие в молодости были немыслимы. Разве в тридцатом году он женился бы на дочери своего классового врага? Да никогда, ни при каких обстоятельствах! А сейчас он живет с Глашей, хотя по-прежнему, ну пусть не любит, просто сердце лежит к Ольге. И Ольга думает о нем, а живет с Балагуровым, который улыбается ему на людях и подает руку. И у Щербинина хватает сил не встречаться с Ольгой и быть близким с Глашей, которая отвлекает его от боли и бережет от унижений в любви. Да, сил хватает, все верно. И с Балагуровым он встречается почти каждый день и работает вместе с ним, и Балагуров1 поддерживает его в работе, и нельзя отвергнуть эту поддержку, потому что она делается не для него лично, а для дела, для общего нашего дела.