Дом для внука

Жуков Анатолий Николаевич

— Лук, что ли, чистили, поварихи красноглазые?

— Лук, — заговорщицки подмигнув дочери, сказала Ольга Ивановна. — Да петушка вон готовила, начадила. С этим примусом¹ не скоро управишься.

— Ничего, терпи, летом я твое производство на газ переведу. Уже договорился с бытовиками.

— Ты и в прошлом году обещал.

— Тогда обещал, а теперь уж договорился, весной доставят плиту и большие баллоны. Ким не заглядывал?

— Я ему звонила, — сказала Валя. — Он немного задержится, вот мы и не торопимся. Ты хочешь есть?

— Как из пушки.

— Салат готов, закуси, но только немного.

У нас сегодня богатое меню.

Балагуров с тарелкой салата ушел в общую комнату, включил радиоприемник, а они продолжали хлопотать на кухне, предупредительные друг к другу, сердечно близкие.

Валя с улыбкой передавала разговор продавщицы с покупательницей, слышанный сегодня в магазине, уводила мать от тягостных раздумий.

Ольга Ивановна слушала ее и думала, что дочь поняла ее беду, догадалась о том, что ее давнее чувство к Щербинину не прошло, удивилась этому и испугалась за судьбу своих родителей, с виду таких благополучных, счастливых. Ну и пусть знает, может быть, это удержит ее от опрометчивости, от легкомысленности в знакомствах. А то вот молодой Баховей показался ей интересным. «Ты веришь в любовь с первого взгляда?» Хотя, может быть, он и в самом деле интересный, только с первого взгляда разве это определяют.

И вспомнила давнее-давнее: день возвращения Щербинина с гражданской. Солнечный летний день. Она тогда шла из леса с полным кузовком земляники и только свернула в свой проулок, как перед ней, будто из-под земли, вырос высокий военный с деревянным баульчиком в руке. «О-о, богатая невеста! Не мне ли такое приданое?» Поставил баульчик на тропку, нагнулся над кузовком, сдвинув буденновский шлем к затылку: «Ух, как чудесно пахнут!» А она засмущалась, переступала . босыми ногами на месте, глядела на его склоненную цыганскую голову, на загорелую полоску шеи, на широкие плечи, глядела настороженно, полная предчувствием неясной тревоги и странной радости. Военный выпрямился, взял добрую щепоть ягод, кинул в белозубый рот и смешился: «Ки-ислые! Не подсластишь ли?» Уставился на нее ястребиными глазами, блестящими, горячими, и тут как ударило: «Он!» Тот самый он, первый и единственный, который жил неузнанным в зыбкой девичьей мечте, тот, о котором она молилась в церкви по праздникам и в будни дома, тот, которому стыдно и грешно доверялась беспокойными ночами этой весны. И сон видела нынче вещий: прямо перед ней поднимается из травы яркое сияющее солнце и плывет навстречу, обнимая ее горячими золотыми лучами. «Он! Он! Он!» — кричало и пело в ней, а он, высокий, перетянутый ремнями военный, так непохожий на хмелевских парней, усмешливо глядел на нее и вдруг построжел, порывисто нагнулся и поцеловал ее в губы. Резко, долго, до боли. И плечами, откинутым затылком она ощутила обнявшую ее сильную руку, почувствовала внезапную слабость и услышала как во сне глупый крик матери от своих ворот: «Бесстыдница! Средь бела дня!..»

Ольга Ивановна опустилась на табурет у стола, на котором она делала любимые дочерью сырники, и сказала ей, что верит.

— Во что, мамочка? — не поняла Валя, переворачивая на сковородке шипящие котлеты.

— В любовь с первого взгляда. Ты же сама спрашивала.

— Да? — Валя посмотрела на нее озабоченно, как на больную. — Да, да, разумеется, я уж и забыла с этими котлетами. — И спросила с доверительной сердечностью, как подругу; — Он интересным был молодой?

— Не знаю, — сказала Ольга Ивановна, не подымая глаз. — Я как-то не думала об этом. Он был просто мой, только мой,

я ни с кем не могла его сравнивать. Ким в точности похож на него.

— Значит, интересный. — Валя отдернула руку, коснувшись горячей сковороды, и схватила обожженными пальцами прохладную мочку уха, чтобы снять боль. Засмеялась нервно: — Ким у нас красавец, его все женщины любят. Настоящий современный амур, только взрослый. Мне бы его лицо!..

— Глупая, — улыбнулась Ольга Ивановна. — Ты красивее Кима, милей, в гебе нежности на всю Хмелевку хватит.

— Как в тебе?

— Моя нежность по ликбезам осталась, по колхозам да заседаниям...

— А отец хороший был в молодости?

— Хороший. Он веселый был, смешливый.

— Он и сейчас такой.

— Нет, тогда он проще был, душевнее. И волосы у него были такие же светлые, волнистые, как у тебя, только не челку он носил, а «политический зачес»:

— Политический зачес?

— Да. Со лба назад зачесывал. Как у Кирова, у Сталина... Тогда и частушка об этом была: «У моего у милого политический зачес, мы решаем-обсуждаем про любовь большой вопрос». Дурацкая, конечно, да и сейчас не лучше поют такие-то. Вон послушай-ка...

Из общей комнаты заплывал бойкий голос ради опевца:

Я гляжу ей вслед — ничего в ней нет, А я все гляжу, глаз не отвожу...

— Есть и хорошие, — сказала Валя. — Только почему-то недолговечные, на год-другой, и забываются.

— Значит, не хорошие, если забываются. — Ольга Ивановна встала, опять принялась за сырники. Доделав их, подкинула дров в голландку и поставила на плиту сковородку. Сказала с улыбкой: — Если откровенно, то мы, бабы, можем жить с любым хорошим человеком. И даже не с очень хорошим, особенно если припечет. Жить и детей рожать.

— Ты говоришь ужасные вещи, мама.

— Я не о себе, я вообще.

— Все равно. А мужчины, тоже могут с любой? .

— И они могут, наверное, ты же врач, должна знать.

— Физиологически возможно, но разве все дело в физиологии?

Они не сразу заметили приход Кима. Начавшийся разговор в соседней комнате слышался как радиопередача.

— Выпил вчера лишнего?

— «За пьянство господом не буду осужден: что стану пьяницей, от века ведал он. Когда бы к трезвости я сердцем был привержен, всеведенью творца нанес бы я урон».

Последние усмешливые стихи сорвали с места Валю, Ольга Ивановна поспешила вслед за ней и увидела ее уже на шее Кима — обхватила обеими руками, ноги поджала, как девочка, и бурно целовала его лицо, голову, шею, приговаривая: «Кимчик!.. родной мой!, славный!.,» А Балагуров стоял рядом и счастливо улыбался. Заметив Ольгу Ивановну, озорно подмигнул ей: вот где женская-то страстность сказывается, гляди, совсем поспела девка.

Ким приподнял Валю выше, подержал на вытянутых руках и опустил на пол, любовно ее рассматривая.

— Содержательная ты женщина, Валька, — сказал с улыбкой. — Содержательная в смысле формы.

— Почему? — засмеялась Валя, поправляя волосы и не сводя с него сияющих глаз.

— Потому что формы женщины — ее содержание. В известном смысле. К маме это, разумеется, не имеет отношения.

— А ты по-прежнему хамоватый, братец.

— Зачем же сразу комплименты — просто откровенный. И потом, я хотел сказать, что готов влюбиться в тебя, если бы не любил.

— Родственная любовь безнравственна, Кимчик, потому что незаслуженна. Ты любишь меня только потому, что я твоя сестра, а любовь надо заслужить.