Дом хрустальный на горе…
Шрифт:
Брежнев был совершенно другим человеком и с первых дней своего правления действовал иначе, всячески демонстрируя непривычные обществу демократические и, если так можно сказать, дружелюбные начала. Лучше всего это проявилось, кстати, на примере Краснодарского края.
Судьба Воробьёва, который опомнился, но слишком поздно, была решена не в привычном для хрущёвского режима ключе – выгнать с треском с работы, а заодно – из партии, и отправить куда-нибудь в целинный совхоз главным бухгалтером, а несколько иначе. Воробьёву дали с полгода помучиться в ожидании решения своей участи, а потом в край приехал печально знаменитый газетный «киллер» Юрий Черниченко (очень, кстати, талантливый) и по итогам своей поездки по полям и фермам опубликовал статью под названием «По кораблю
«Кораблём», естественно, был Краснодарский край, а «капитаном» – первый секретарь Георгий Воробьёв. Вывод: с таким «капитаном» «корабль» вот-вот сядет на мель, если уже не сидит на таковой. Ну а дальше было дело партийной «техники». Воробьёва, естественно, от должности отрешили, хотя, в отличие от Сталина, в лагерь не отправили, ну и «по Хрущёву» до бухгалтера не опустили, а назначили распоследним заместителем министра сельского хозяйства.
На место же Георгия Ивановича Воробьёва прислали из Тамбова Григория Сергеевича Золотухина, настоящего большевика, твёрдого, принципиального, к тому же с довольно суровой внешностью. Брежнев и Косыгин приехали как раз в самом начале кубанской карьеры Золотухина, не то с целью разобраться, насколько Воробьёв всё провалил, не то поддержать своего назначенца. Мне, совсем молодому журналисту, выпала тогда задача (да и честь тоже) попасть в пресс-группу, освещавшую поездку советских лидеров по «жемчужине России», как было принято Кубань именовать. Брежневу и Косыгину показали для начала витринно-показательный рисовый совхоз «Красноармейский» (куда, кстати, возили всех почётных гостей, включая и Хрущёва). Но большую часть времени они уделили проблеме летних паводков, с регулярностью обрушивающихся на Кубанскую равнину, особенно на левобережье, где находилось немало адыгейских аулов, включая и ближайший к Краснодару (если глядеть по прямой) – аул Псейтук.
И надо же было такому случиться, что через месяц после отъезда руководителей государства в крае разыгралось одно из самых размашистых наводнений. Раннее и жаркое лето растопило обильные снега Кавказского хребта, и стремительные потоки, опрокидывая дамбы и слабое обвалование, стали заливать равнинные пространства, куда попали и прибрежные аулы, а Псейтук, ближайший к Кубани, – так в первую очередь.
В эти тревожные дни первый секретарь крайкома Г.С. Золотухин и председатель крайисполкома И.Е. Рязанов на спасательном катере объезжали зону бедствия и общались с населением. В небольшой группе журналистов, которые освещали ту поездку, от телевидения был я и кинооператор Саша Старосельский. Вот тогда я впервые попал в аул Псейтук, часть населения которого вывезли, а часть сидела на крышах и чердаках в ожидании помощи.
Весна в душе
Мурату Ахеджаку в ту пору было всего четыре года, но он, в подробностях, знал ту историю по рассказам. Впоследствии не раз высоко оценивал огромные усилия, с помощью которых была прекращена вековая напасть – опустошительные паводки. Двенадцатикилометровая плотина, возведённая через несколько лет после приезда Брежнева и Косыгина, стала непреодолимой преградой на пути стихии, возродив в густо населённой Прикубанской низменности гарантированное умиротворение.
– Меня тогда вывезли! – говорил Мурат. – Поэтому реального наводнения я ни разу не видел, но родители говорили, что это был сплошной кошмар.
После той встречи, что состоялась с Явлинским, у нас несколько раз была возможность дружеского общения, и однажды, заговорив о своём ауле, он вдруг как-то очень уж сердечно сказал:
– Знаешь, что такое в Псейтуке весна?..
И тогда я понял, почему он такой, совсем не похожий на человека, собирающегося делать политическую карьеру, где часто лучше бы подзабыть о романтических сердцебиениях при воспоминаниях о беззаботной юности, особенно когда вхождение в неё совпадало с неповторимой кубанской весной.
Знал ли я её? Не только знал, но и помню всю жизнь, всякий раз с нетерпением ожидая, как вдруг после не очень длинной, но всегда слякотной зимы однажды ранним утром открываешь глаза и видишь, как сквозь стёкла, ещё вчера залепленные
Вот и распахнулось оно, это волшебное «окно», за которым в который раз просыпается новая, всякий раз неповторимая южная весна, волнующая всё сущее и живое. Ещё вчера серые, словно мёртвые, ветви сада начинают отдавать зеленью, почки набухли и вот-вот «выстрелят» острыми стрелами первых листочков. Медленно, как в загадочном, полном драматургических тайн театре, поднимается туманный занавес, открывая бесконечные дали, на самом краю которых, далеко за горизонтом, брезжат сказочные сверкающие миражи. Это вершины Западного Кавказа, покрытые вечными льдами, которые в ту пору достижимы, кажется, с любого расстояния.
Так бывает только ранней весной, когда воздух уже свободен от всяких морозных примесей и неправдоподобно чист, чист до оглушающего звона. А вокруг уже все декорации изменились, словно и не было той слякотной тоски и придавленности. Река за тополиной аллеей шумит совсем по-другому, угрожающе-весело, внезапно птичий гам возникает вроде как из ниоткуда. А далеко в поле уже стучат тракторные пускачи, предрекая близкий сев. Озимое поле изумрудно сверкает, каждый стебелёк там – словно чисто вымытый, а на просыхающей огородной борозде суетятся скворцы, проверяя, всё ли тут на месте, не изменилось ли что-то за время их отсутствия…
Казбек Ахеджак с первенцем. Февраль 1963 г.
Мурат родился воистину в удачное время – на исходе суток, бархатной ночью, в самой середине лета, когда Краснодар похож на единую благоухающую цветущую клумбу, прикрытую от жары прохладными кронами деревьев. Город был раза в три меньше, чем сейчас, но именно это обстоятельство позволяло ему сохранять уютное таинство старых улиц, в глубине которых и располагался тот самый родильный дом, куда доставили молодую учительницу Луизу Ахеджак…
Смешно сказать сегодня, но в те времена попасть из Псейтука в краевой центр проще всего было по реке, то есть через Кубань. Тогда как раз стояла пора летнего половодья, да и плавсредства проще не придумаешь, чем плоскодонная лодка, на которой жители аула, демонстрируя отчаянную решимость, пускались в довольно рискованное путешествие. Зато время пути сокращалось намного, полчаса страха, и вот он – город! Взволнованный Казбек усадил беременную жену на хлипкую скамейку, прижал её покрепче к себе и скомандовал охрипшим голосом дюжему гребцу:
– Давай!..
Луиза потом призналась, что весь путь преодолела, вслушиваясь в журчание реки с закрытыми глазами – уж больно страшно было. Не за себя, за будущего ребёнка! Но и он, видать, что-то уже почувствовал, притих, хотя обычно вёл себя излишне энергично. Это и взволновало молодых родителей, подтолкнув к столь рискованному путешествию. И как потом выяснилось – не зря!..
«И вот гляжу я в пространство и вижу, как солнечный лучик весело играет с белоснежной шторой. Она колышется от прикосновений утреннего бриза, отбрасывая на казённые стены послеродовой палаты замысловатых зайчиков, – вспоминает она в своих записях. – Осознание того, что я уже мама, ещё не стало доминирующим, но в сердце поселилось уже что-то совершенно новое, абсолютно до того непостижимое. Оно с нарастающей силой охватывает всё моё существо – ведь я уже знаю, что у меня мальчик. Тогда не было предварительного определения пола будущего ребёнка, и для родителей появление его на свет всегда оставалось сюрпризом. Но мы с мужем почему-то твёрдо были уверены, что наш первенец будет обязательно мальчишкой. Почему – не знаю, но так было. Пока он только мелькнул передо мной, маленький розовый комочек, а сейчас я жду, когда мне его принесут. В палату заглянула нянечка и, окинув покровительственным взором нескольких счастливых, разрешившихся от бремени мам, вдруг остановила потеплевший взгляд на мне и говорит: