Дом и дорога
Шрифт:
— Безразличен? — вяло спросил Борис. — И на том спасибо. А что там пишут про скорпионов?
— Погоди, — сказал Олег. — Змеи! Прежде всего змеи. Это не просто специальность. Планида у него такая, у профессора. Удел, рок. Судьба глядит на него даже из мусорных корзин.
— Из корзин?
— Ну да! Что, ты думаешь, профессор увидел первым делом, когда приехал в Нью-Йорк? В первое же утро на Таймс-сквере он стал свидетелем ловли полутораметровой змеи. Это рок. Понимаешь?
— Понимаю. А все-таки что он говорит про скорпионов?
— Что говорит, что говорит... — Олег полистал книжку. — Про них здесь сказано коротко: укус скорпиона в жарких странах смертелен.
— Да-а... Незатейливый лаконизм.
— Для нас с вами это черный юмор.
— Самый большой юмор в том, что автор посвятил книгу своей жене, — сказал Андрей.
— Там есть очаровательное место про пауков писуриде. — Сережа потянулся за книгой. — Ты не возражаешь, Борис, если я прочту несколько строк?
— Пошел к черту! Вы могли бы избрать другую тему для вечерних бесед? Я вздрагиваю от каждого шороха.
— Ладно, — сказал Андрей. — Поговорим о прекрасном. Но прежде я хочу лечь. Где у нас простыни?
— В одном из спальных мешков, — сказал я. — Там, снаружи. Ты ведь не пойдешь их искать?
— Отчего же. Обязательно пойду.
— Только не заблудись, — сказал Олег. — Ты отравлен культурными запросами, Андрей. Одну ночь можно было обойтись и без простыней. Мы в пустыне.
— Что из того, что в пустыне! Не надо делать уступок лени и потакать собственному разгильдяйству. Надо блюсти себя в мелочах. — Андрей поднял палец. — Берегите пенсы, а шиллинги сами себя сберегут. Надо блюсти себя, надо бороться против внутреннего свинопаса... Впрочем, не настаиваю. Живите как знаете. Но говорю вам: вас погубит привычка к лени, вы скоро опуститесь, потеряете человеческий облик...
И пошел, и пошел.. Едва его уняли.
— Хорошо, закругляюсь. Но если бы я не боялся оступиться и утонуть в этой самой Чашме, то обязательно пошел чистить зубы.
Андрей еще что-то бубнил за стенами палатки, гремел складными стульями и наконец явился с простынями.
— Счастье, Борис, видишь ли...
Они продолжали спор, начатый еще, наверное, в Ленинграде. «А-а, — подумал я, — разговоры о счастье в степи, при свете мигалки, классика, XIX век, знаем...»
Когда я проснулся, они уже разговаривали. Олег сидел поверх одеяла и курил.
— Горазд же ты спать, — сказал он.
— Я хотел послушать, но незаметно уснул.
— Не отчаивайся. Наши мудрецы все равно договорились до бессмысленности человеческого существования.
— Меня всю ночь мучили кошмары, хотя я уснул с мыслью о счастье, — сказал Борис.
— Ничего странного. Ты просто увидел, какое оно, счастье.
— Нет, это, по-видимому, отголоски вчерашних разговоров о змеях.
В палатку заглянул Сережа. В руках он держал полотенце, панама его съехала на ухо, глаза блестели.
— Птица, — прошептал он.
— Что там стряслось? — нервно спросил Борис.
Я выглянул из палатки. Метрах в семи от нас на кусте сидела рыжеватая птица с белыми полосами на черных крыльях. У нее был тонкий, как шило, длинный изогнутый клюв, а на голове большой веерообразный хохол.
— Это удод.
Птица лениво взмахнула полосатыми крыльями и полетела короткими нырками.
— Удод, — едва слышно повторил Сережа. Он поправил очки и вдруг заговорил, сбиваясь и отчаянно жестикулируя: — Я что подумал? Наши птицы... Ведь городские воробьи и голуби — это в некотором роде и не птицы даже. То есть как бы и не природа. Мы видим их с детства, мы привыкли к ним, они давно стали деталью городского пейзажа. Как крыши, трубы, шпили... А тут удод! Знаешь, Зевс превратил фракийского царя Терея в удода.
— За что он его так?
— Плохо вел себя.. Гнусничал с барышнями.
— Сам-то Зевс тоже был хорош.
— Да, грешили они на всю железку. Непонятно, как греки могли поклоняться таким волокитам и пьяницам... Слушай, какой у него хохол красивый, а по верху — черный бордюр!
Воды в Чашме было по пояс. Никому из нас не приходилось раньше купаться в такую пору. Трудно было даже представить, что где-то сейчас идет снег, а все русские реки лежат подо льдом.
Олег уже покрылся гусиной кожей, но не хотел вылезать из воды. Наконец и он вышел.
— Ну что, нагулял аппетит? — спросил Андрей.
— Нагулял. Я бы сейчас съел яичницу.
Олег растянулся на песке и закрыл глаза. Борис, изнуренный ночным бдением, дремал уже давно.
— Поднимайтесь, сони! — Андрей растолкал Бориса. — Если вы думаете, что вас скоро позовут к столу, вы ошибаетесь.
Олег получил пинок по ногам и поднялся.
— Что я должен делать? — торопливо спросил Сережа.
— Добывать топливо.
— Топливо?
— Ну да. Колючки, сухие ветки...
Мы соорудили из камней очаг, и скоро костер затрещал, разбрасывая искры. Я открыл консервы и вывалил гречневую кашу с тушенкой в кастрюлю. Жир зашипел, раскаленные стенки подернулись румяным налетом, но каша не хотела развариваться. Андрей ругался, мял комки ложкой, подливал воду, а потом, проговорив: «Маслом каши не испортишь», — бросил в кастрюлю брикет сливочного масла.
Я подумал, что столь широкие жесты в пустыне, пожалуй, неуместны.