Дом Кёко
Шрифт:
Создание человека мыслящего, которое протекает так же медленно, как растёт дерево, для Сюнкити было всего лишь жалким предрассудком. Легко сравнивать бессмертие рукописей с бессмертием деяний. Дело в том, что их ценность сама по себе не рождает бессмертия, ценность впервые возникает тогда, когда бессмертие гарантировано. Но это ещё не всё. Мыслящие люди не могут и шага ступить без того, чтобы не раздуть значение действий. А те, кто победил в серьёзном споре, почему-то упиваются удовлетворением, и в их памяти не всплывают победители, взирающие на окровавленное тело поверженного врага. Двусмысленный характер у того, что зовётся мышлением! Чем выше прозрачность,
Сэйитиро, каждый раз встречаясь с Сюнкити, ощущал бессилие слов. Это был необыкновенный друг: с ним они и разговаривали по-особенному.
— Сегодня после тренировки свободен?
— Ха-а.
— Пойдём поесть?
— Я ем вместе со своими. Может, присоединишься?
Сэйитиро порадовался, что не сказал Сюнкити о принесённом мясе.
— Ладно. А потом пойдём развлечься?
Сэйитиро показал мизинец: намекнул, что есть женщина, которая хочет встретиться с Сюнкити.
— И с ней можно прямо сегодня переспать?
— Говорит, что сразу. Ты ведь не любишь проституток.
— Да пасую я перед ними и надоедливыми девками. Проститутки грязные, надоедливые бабы раздражают.
У Сюнкити перед глазами будто замелькали в беспорядке математические формулы. Он представил себе сложный торг чувствами — даже мысль об этом заставляла содрогаться. Тут он смешивал запутанные чувства и процесс мышления. Считал их врагами, а всё, что связано с женщинами, — злом.
Сюнкити подмигнул и улыбнулся:
— Есть сейчас хорошая малышка. Потом устрою вам встречу.
— И чем же она хороша?
— Если коротко, то спокойная, фигурка хорошая. Глуповатая, правда. Но все говорят, что красавица, это точно.
— Типа Тамико?
Но лица Тамико Сюнкити уже не помнил.
Пришёл тренер Кавамата. Он всегда появлялся во внутреннем дворе ровно без пятнадцати пять — за четверть часа до тренировки. Сэйитиро хорошо знал Кавамату и подошёл поздороваться.
Кавамата в ответ коротко бросил:
— Привет.
Он всегда выглядел недовольным, поэтому никто не знал, действительно ли тренер сердится или нет. Двадцать лет назад он выступал на ринге, и по сей день его в этом мире не интересовало ничего, кроме бокса. Многие его ученики стали известными бойцами.
Едва взглянув на лицо Каваматы с буграми в глазных впадинах, сломанным носом, ушами, похожими на кочан цветной капусты, можно было понять, что обладатель его — боксёр. Лицо было своего рода памятником. Словно величавый, источенный чешуйницами лик носовой фигуры корабля, оно было сотворено и за долгое время изъедено боксом. По лицу Каваматы человек со стороны вполне мог судить о боксе — как на лице опытного рыбака читается, в каких морях он плавал.
Кавамата был до ужаса молчалив и свойственным боксёрам хриплым тихим голосом понемногу, будто соль, высыпал слова изо рта. Только до и после тренировки его будто подменяли: он становился жутко болтливым. Но все слова походили на сердитый окрик, он беспорядочно накидывал гору коротких, оборванных, напоминавших кучу поленьев фраз. Это были даже не слова, скорее комментарии к движениям его проворных рук.
— Разрешите мне посмотреть, — попросил Сэйитиро.
— Ну смотри.
Вокруг них собирались молчаливые полуобнажённые юноши. Каждый без слов почтительно кланялся Кавамате. Обматывая руки белыми бинтами, они постоянно раскачивались, всё время были в движении. Играющие мускулы плеч казались спрятанными в лопатках крыльями. По всеобщему воодушевлению стало понятно, что началась разминка. Кто-то, как это часто делает человек, стоящий зимой на промёрзшей дороге, быстро переступал с ноги на ногу под лучами заходящего жаркого летнего солнца. Кто-то, закончив бинтовать кулаки, вращал руками. До пояса все были обнажены, но натянули защищавшие ноги лосины, а поверх них — выцветшие боксёрские трусы.
Во внутреннем дворе появился Сюнкити. Сообщил тренеру: «Начинаем», поклонился и принялся командовать разминкой.
Сэйитиро прислонился к деревянной панели и смотрел, как юноши готовились к прыжкам. Сюнкити отдавал команды: руки на пояс, развернуть туловище, сильно согнуть колени, потянуть пятку. Молодой резкий голос, выкрикивающий «слушай мою команду», время от времени срывался.
Наконец началась тренировка на ринге. Сюнкити ударил в гонг. С этого момента Сэйитиро остался один, а все молодые люди разом сбежали отсюда в другой мир. Даже Сэйитиро, просто наблюдая, ощущал, как далеко остались избитые фразы. «Ну что можно сказать по поводу этой проблемы…», «Позиция нашей компании в этой связи такова…», «Надо бы, конечно, принять это во внимание…». Эти расхожие выражения словно обуглились и пропали в каком-то недоступном человечеству месте. Перед глазами разворачивалось иное измерение. Он, человек из мира банальностей, был сейчас бесконечно далёк от него и сблизился с другим миром — миром действия. Через громыхавшие старые доски пола движения передавались и ему, казалось, что он стоит на берегу, а в лицо хлещет сильный ветер с дождём.
«Этот мир обязательно погибнет. А до того ежесекундно будет порождать и убивать великие свершения», — думал Сэйитиро. За этой мыслью легко потянулась другая: только действие предопределяет долгую жизнь, только в действии есть нечто постоянное и неизменное. При этом он не стремился к действию, его вполне устраивало наблюдение. Сам Сэйитиро не собирался двигаться. В собственных поступках ему претили вещи, озарённые светом долгой жизни и бессмертия. Он не жаждал выглядеть красавцем, предпочитал обратиться в личность, ненавистную самому себе.
Перед ним тренировалась в прыжках группа «действия». Пятнадцать молодых спортсменов, считая ходившего между ними тренера: казалось, вздымается и опадает огромная волна. Прозвучал гонг. Первый раунд закончился, все остановились. Пол усеяли тёмные капли пота.
Во время тридцатисекундного перерыва Сюнкити ни разу не посмотрел на Сэйитиро, не улыбнулся ему. Повернувшись к окну, он сосредоточенно восстанавливал дыхание — Сэйитиро это понравилось. Сюнкити и должен быть таким.
Резкий звук гонга возвестил продолжение тренировки. Снова все запрыгали, каждый занимался по своему усмотрению: одни вели бой с тенью, другие прыгали через скакалку, били по закреплённому мячу и груше, колотили по мешкам с песком, подвешенным на толстом резиновом канате, который был натянут между потолком и полом.
Опять перед глазами всколыхнулась огромная волна. Пропитанное запахом пота и кожи пространство, где дощатый пол занимал площадь не больше шестидесяти квадратных метров, залили звуки скользящих по полу подошв, рассекаемого мощными руками воздуха, дыхания, змеёй прорывавшегося меж зубов при прямом ударе.