Дом колдуньи. Язык творческого бессознательного

Черепанова Ирина Юрьевна

В „нормальном“ состоянии Ленин тяготел к размеренной, упо­рядоченной жизни, без всяких эксцессов. Он хотел, чтобы она была регулярной, с точно установленными часами пищи, сна, работы, отдыха. Он не курил, не выносил алкоголя, заботился о своем здо­ровье, для этого ежедневно занимался гимнастикой. Он — воплоще­ние порядка и аккуратности. Каждое утро, перед тем как начать читать газеты, писать, работать, Ленин, с тряпкой в руках, наводил порядок на своем письменном столе, среди своих книг. Плохо дер­жащуюся пуговицу пиджака или брюк укреплял собственноручно, не обращаясь к Крупской. Пятно на костюме старался вывести не­медленно бензином. Свой велосипед держал в такой чистоте, слов­но это был хирургический инструмент. В этом „нормальном“ со­стоянии Ленин представляется наблюдателю трезвейшим, уравно­вешенным, „благонравным“, без каких-либо страстей человеком, которому претит беспорядочная жизнь,

особенно жизнь богемы...

Это равновесие, это „нормальное“ состояние бывало только по­лосами, иногда очень кратковременными. Он всегда уходил из него, бросаясь в целиком его захватывающие „увлечения“. Они окраше­ны совершенно особым аффектом. В них всегда элемент неистовст­ва, потери меры, азарта. Крупская крайне метко называла их „ражем“ (как она говорила — „ражью“). В течение его ссылки в Сибирь можно хорошо проследить чередование разных видов ле­нинского „ража“. Купив в Минусинске коньки, он и утром, и вече­ром бегает на реку кататься, „поражает“ (слова Крупской) жителей села Шушенского „разными гигантскими шагами и испанскими прыжками“. „Он любил с нами состязаться“, — пишет Лепешинский. — „Кто со мною вперегонки?“ И впереди всех несется Ильич, напрягающий всю свою волю, все свои мышцы, лишь бы победить, во что бы то ни стало и каким угодно напряжением сил. Другой „раж“ — охотничий. Ленин обзавелся ружьем, собакой и до изне­можения рыщет по лесам, полям, оврагам, отыскивая дичь. Он от­дается охоте, говорит тот же Лепешинский, с таким „пылом стра­сти“, что в поисках дичи был способен пробегать в день „по кочкам и болотам сорок верст“. Шахматы — третий „раж“. Он мог сидеть за шахматами с утра до поздней ночи, и игра до такой степени за­полняла его мозг, что он бредил во сне... Крупская слышала, как во сне он вскрикивал: „Если он конем пойдет сюда, я отвечу турой!“...

Подобного рода „раж“, но еще с большим неистовством, он вносил и в свою общественную, революционную и интеллектуаль­ную деятельность. В 1916 г. он писал Инессе Арманд: „Вот она судьба моя! Одна боевая кампания за другой... это с 1893 года. И ненависть пошляков из-за этого. Ну, я все же не променял бы сей судьбы на 'мир' с пошляками“.

Боевая кампания! Лучше и не скажешь. Боевая кампания против народников, кампания за организацию партии, установление в ней централизма, железной дисциплины, кампания за бойкот Государст­венной думы, за вооруженное восстание, кампания против „лик­видаторов“ — меньшевиков, кампания за идеологическое истребле­ние всех, не разделяющих воззрения диалектического материализма, кампания за поражение России в войну 1914-1917 гг., кампания за свержение Временного правительства, за захват власти, чтобы „или погибнуть или на всех парах устремиться вперед“. Жизнь Ленина действительно прошла в виде кампаний, войны, для которой мобили­зовались все его интеллектуальные и физические силы.

Чтобы осуществить свою мысль, свое желание, намеченную им цель очередной кампании, заставить членов его партии безогово­рочно ей подчиниться, Ленин, как заведенный мотор, развивал не­вероятную энергию. Он делал это с непоколебимой верою, что только он имеет право на „дирижерскую палочку“. В своих атаках, Ленин сам в том признался, он делался „бешеным“. Охватившая его в данный момент мысль, идея, властно, остро заполняла его мозг, делала его одержимым. Остальные секторы психической жизни, другие интересы и желания в это время как бы свертывались и исче­зали. В полосу одержимости перед глазами Ленина — только одна идея, ничего иного, одна в темноте ярко светящаяся точка, а перед нею — запертая дверь, и в нее он ожесточенно, исступленно коло­тил, чтобы открыть или сломать. В его боевых кампаниях врагом мог быть вождь народников Михайловский, меньшевик Аксельрод, партийный товарищ — Богданов, давно умерший, никакого отно­шения к политике не имеющий цюрихский философ Р. Авенариус. Он бешено их всех ненавидит, хочет им „дать в морду“, налепить „бубновый туз“, оскорбить, затоптать, оплевать. С таким „ражем“ он сделал и Октябрьскую революцию, а чтобы склонить к захвату власти колеблющуюся партию, не стеснялся называть ее руководя­щие верхи трусами, изменниками и идиотами.

Грандиозные затраты энергии, требуемые каждой затеваемой Лениным кампанией, вызывая самопогоняние и беспощадное погоняние, подхлестывание других, его изнуряли, опустошали. За из­вестным пределом исступленного напряжения его волевой мотор отказывался работать. Топлива в организме для него уже не хвата­ло. После взлета или целого ряда взлетов „ража“ начиналось паде­ние энергии, наступала психическая реакция, атония, упадок сил, сбивающая с ног усталость. Ленин переставал есть и спать. Мучили головные боли. Лицо делалось буро-желтым, даже чернело, ма­ленькие острые монгольские глаза потухали. ...Он был неузнаваем. Спасаясь от тяжкой депрессии, Ленин убегал отдыхать в какое-нибудь тихое безлюдное место, чтобы выбросить из мозга, хотя бы на время, вошедшую в него как заноза мысль; ни о чем не думать, главное, никого не видеть, ни с кем не разговаривать. ...Он все вре­мя засыпал».

Амбивалентность личности и поступков В. И. Ленина (ка­чество, необходимое Божеству) проявлялась по-разному. В частно­сти, Н. Валентинов описывает следующие «странности»:

1. «Хотя Ленин давал самые детальные советы и даже дирек­тивы, как драться с царской полицией, бить шпионов, поджигать полицейские участки (см. его письмо от 29 октября 1905 года в Боевой комнате при Петербургском Комитете), никак нельзя себе представить, что лично он может все это проделывать. Этого ве­личайшего революционера нельзя себе представить идущим во главе демонстрантов на бой с полицией или стоящим в первых рядах на баррикаде.

Почему? Потому ли, что у него не было личного мужества, или потому, что, по его убеждению, такие люди, как он, будучи призва­ны на пост верховного главнокомандующего, не должны занимать­ся тем, что делают простые солдаты?

Л. Троцкий, которому, конечно, бросалась в глаза эта загадка Ленина, разрешил ее следующим противоположением: „Либкнехт был революционером беззаветного мужества... Соображения собст­венной безопасности были ему совершенно чужды... Наоборот, Ле­нину всегда была в высшей степени свойственна забота о неприкос­новенности руководства. Он был начальником генерального штаба и всегда помнил, что на время войны он должен обеспечить главное командование“.

Этой в высшей степени заботой охранить в своем лице от како­го-либо риска „неприкосновенность руководства“, нужно думать, объясняется, например, и то происшествие с Лениным в январе 1919 года, в котором он, по мнению многих, обнаружил „порази­тельную трусость“. Ленин со своей сестрой Марией Ильиничной выехал вечером 19 января на автомобиле из Кремля, чтобы навес­тить в Сокольниках Крупскую, которая после болезни отдыхала там, в доме лесной школы, и принять там участие в детском празд­нике „Новогодней елки“. В пути на них — это было тогда в Москве почти обычным, бытовым явлением — напали бандиты. Ленина сопровождал телохранитель в лице чекиста Чебанова. Но сей муж так растерялся, что не оказал бандитам ни малейшего сопротивле­ния. Никакого мужества не проявил и Ленин, хотя в кармане его пальто под рукой находился заряженный револьвер. Рисковать со­бою Ленин не пожелал. Он беспрекословно вышел из автомобиля, дал себя обыскать, ни слова ни говоря, отдал бандитам паспорт, деньги, револьвер и в придачу автомобиль, на котором бандиты укатили.

Товарищи Ленина, из его же рассказов видевшие, что он имел полную возможность стрелять и одним выстрелом разогнать напа­дающих, удивлялись, почему же он не стрелял? Ленину эти вопросы и удивления так надоели, что в одну из своих статей он вставил сле­дующий пассаж: „Представьте себе, что ваш автомобиль останови­ли вооруженные бандиты. Вы даете им деньги, паспорт, револьвер, автомобиль. Вы получаете избавление от приятного соседства с бандитами. Компромисс налицо, несомненно. 'Do ut des' ('даю' тебе деньги, оружие, автомобиль, чтобы ты дал мне возможность уйти подобру-поздорову). Но трудно найти не сошедшего с ума челове­ка, который объявил бы подобный компромисс 'принципиально недопустимым'...“

В переводе на другой язык это означает: бросьте говорить глу­пенькие речи о храбрости. Мудрость вождя революции и государ­ства заключается в том, что, не поддаваясь рефлексам, он должен уметь уходить „подобру-поздорову“ из опасности...».

2. Политика «кнута и пряника» по отношению к соратникам: «Психологию большевистской публики Ленин превосходно знал, он обладал для этого особым чутьем. Он считал, что беспощадными, со ссылкой на Маркса, ударами по черепу можно у настоящего большевика изгнать всякие ереси и уклоны и тем восстановить идейное единство его партии. Как нужно действовать по отноше­нию к партийцам, делающим попытки не следовать за его идейны­ми директивами, он поведал однажды Инессе Арманд, с которой был наиболее откровенен. Говоря о политике с Ю. Пятаковым и Е. Бош, он писал к Арманд: „Тут дать 'равенство' поросятам и глупцам — никогда! Не хотели учиться мирно и товарищески, так пеняйте на себя. (Я к ним приставал, вызывая беседы об этом в Бер­не' воротили нос прочь! Я писал им письма в десятки страниц, в Стокгольм воротили нос прочь! Ну, если так, проваливайте к дья­волу. Я сделал все возможное для мирного исхода. Не хотите — так я вам набью морду и ошельмую вас, как дурачков, перед всем све­том. Так и только так надо действовать)“.