Дом Леви
Шрифт:
Белла смеялась.
– Что за смех? – сердилась Барбара. – Что за причина смеяться? Когда все тело дрожит, значит, сердце потеряно навек. Встал молодой доктор с тех стертых камней замка и поехал возвестить отцу, что собирается взять в жены девушку-христианку. – Барбара глубоко дышит. – Тут и началась трагедия.
Пальцы Барбары сжались на страницах словаря, как хищные птицы. Белла не отрывает от Барбары напряженного взгляда, боясь пропустить малейший звук из ее уст.
– Да, Белла, госпожа моя, сердце начинает сильно биться, когда слышишь такое. По тебе вижу, что твое сердце выскакивает выше шеи. Радуйся, что сердце твое бьется, ибо недолго билось в те дни сердце матери доктора. Слепая судьба распорядилась так, чтобы она умерла от слепой кишки. Была бы она жива, может, сумела бы спасти сына от этой фатальной трагедии. Женщины, госпожа Белла, существа хитрые, а у мужчин мозги закупорены. В тот год пришло в город тяжелое лето, посмотришь на крыши и видишь, как погода пляшет и гремит на жести. Ядовитые несчастья подняли головы, как змеи, готовые укусить, и пыльные облака обволакивали прохожих на улицах.
Жарко и душно было в то лето, и кто сумел выбраться из города, бежал в леса, на озера, в горы. Спасал душу от убийственной атмосферы. Липовая Аллея опустела, в доме остался лишь покойный господин Блум, ожидая сына. «Барбара, – говорил он мне, – Барбара, что будет с моим Эдуардом? Начались летние каникулы, а он не вернулся к отцу. Чем он так занят, что не может приехать, справиться о здоровье отца?» Мужской мозг! Я, госпожа Белла, тотчас поняла – в чем дело, но, не дай Бог, открыть рот перед беспокоящимся отцом. И настал день, обычный день! Потоки огня летели с неба. На электрических проводах во дворе сидели воробьи с раскрытыми клювами,
«Да, – ответил он, – ты права, Барбара, стол стар и дряхл, и древоточцы сгрызают его».
Ну, что еще рассказывать, госпожа Белла? Молодая жена пришла в дом. Все шло нормальным чередом. Господин отдал молодой паре всю большую квартиру, себе оставил две задние комнаты, предназначенные для гостей. Только к трапезам выходил оттуда. Молодая жена сына относилась к господину с уважением. Молодой доктор, который еще не был доктором, учился в Берлинском университете, а Гертель хозяйничала в квартире, и всегда была в хорошем настроении. И тишина царила в доме, и не было криков и споров. А старый господин был сломлен духом. Старики капризны. Из-за каких-то мелочей впадают в ярость. Покойный господин легко заводился даже в добрые времена. На старости им овладели капризы. Вдруг стал богобоязненным, набожным. Начал посещать синагогу по субботам и всем еврейским праздникам, начал зажигать в своей комнате по пятницам свечи. Я готовила ему стол, вино и халы, а молодая жена сына – рыбу, отказавшись от своих желаний в его пользу. Свинина, которую она очень любила, больше не появлялась на кухне. Еврейские и христианские традиции уживались вместе, в полном согласии. В день великого еврейского поста молодой доктор вместе со старым отцом уходили на целый день в синагогу, а жена хлопотала по дому, готовила им достойный ужин после поста, а на рождество ставила большую елку в столовой, и молодой доктор помогал ей украшать ветки. Оба были счастливы и радовались, как дети, ах, ах! – Барбара качает головой и улыбается памяти тех дней.
– Госпожа Белла, старый господин, одинокий, как сломанное дерево, открывает дверь и вперяет гневный взгляд в елку. Он не приходил есть в столовую, пока не убрали елку. И выражал свой гнев словами – «Гоише нахес» (на идиш: «Гойское удовольствие». Прим. переводчика).
Слышала ли когда-нибудь такое, госпожа Белла? Во всех словарях искала эти слова, и нигде не нашла. Эти слова время от времени отец желчно швырял сыну. И так протекала жизнь здесь, госпожа Белла, пока в один день сказала мне на ухо молодая жена: Барбара… я… Когда дело обнаружилось, тотчас же в доме установился сущий ад, и снова я слышу каждое слово в соседней комнате, случайно по домашнему делу оказавшись у дверей. «Если родится сын, – визжал отец, – сделаете ему брит-милу». – «Если Гертель согласится, то, пожалуйста, но навязывать ей не буду». Пошел старик к Гертель, и она сразу же согласилась. Да, госпожа Белла, умел старик с ней обходиться. Жаль, что молодой сын не учился у него этому хотя бы малость. Хочет мужчина, чтобы жена исполняла его желание, должен требовать, а не просить. Итак, родился сын, сделали ему обрезание. Ах, госпожа Белла, как это чудесно было обставлено. На серебряный поднос положили это малое чудо. Увидела я нож в руках бородача, и объял меня смертный страх, ибо много странных слухов носится вокруг этого обычая… Извини меня, я вовсе не собираюсь тебя оскорбить, но обычай весьма необычен. Но когда вышел старый господин, лицо сияет от счастья, в руках его серебряный поднос, а на нем ребенок, целый и здоровый, я немного успокоилась. Да, госпожа Белла, это было последнее радостное событие в доме. Не прошло много времени, и старый господин умер. Год был холодным, стояли сильные морозы. Какой год! Высокие сугробы снега на улицах. Пар выходил из уст людей в атмосферу, как дым из курительной трубки. Ветер хлестал, как тысячи бичей. Воробьи на электрических проводах дохли стаями. И я, госпожа Белла, каждое утро открывала окно и насыпала крошки этим несчастным существам. И я думала про себя: что будет с этим миром? – солнце восходит, но ни капельки не греет, земля оделась в красочные одежды, сверкает, как хрусталь, белая и замерзшая, как труп. Вот, так я размышляю, и тут входит в кухню старый господин. «Барбара, – говорит мне, – вытащи мою шубу из шкафа, я хочу вечером пойти в синагогу. Еврейский праздник, Барбара, праздник огней, а в доме моем уже установили елку». Я ему говорю: «И не думайте, мой господин, в такой сильный мороз все живое ищет убежище, воробьи, кошки, собаки, а вы собираетесь выйти на улицу: Это опасно для жизни, господин, опасно!» Я ему от всей доброты сердца, а он мне сердито кричит: – Иди! Приготовь мне шубу. Я хочу выйти». И снова, «Гоише нахес!» Вечером началась страшная буря. Снег кружился в воздухе, как обрывки погребальных полотен. А старый господин идет в своей черной шубе в синагогу. Я думала про себя: «Святая Мария, в такую бурю идет мой господин к своим огням. Эти маленькие огни прикончат его жизнь». И пророчество это вырвалось из моих уст. Схватил господин сильную простуду, тепло больше не вернулось в его тело, и кровь его не была в силах растопить его члены. Так он умер. Похоронили мы его в мерзлой земле, большие хлопья снега падали с неба и покрывали его гроб. Госпожа Белла, ну, что мне еще рассказывать? Лучше промолчать про то, что случилось позже.
– Расскажи, – умоляет Белла, – Пожалуйста, Барбара, продолжай.
– Любопытство ест молодых поедом. Тебя интересует история жизни доктора Блума, а?
– Ну, конечно, мы же родственники.
– Он твой родственник? – прищуривает Барбара левый глаз, – ну, положим.
– Пять лет, госпожа Белла, еще пять лет покой царил в доме и – конец. Маленькое чудо росло: светлые волосы, голубые глаза, как у матери. И доктор его очень любил. Когда он начал ходить в школу, грянула война. Госпожа Белла, трагедия всегда начинается большим ликованием. Грянула война, а город просто рвется из кожи вон от большой радости, и все это почему? Из-за женщин, госпожа Белла, только из-за женщин. В течение ночи мужья их стали героями войны. Открывается дверь, и муж предстает в новой с иголочки военной форме – гордый, с поднятой головой, готовый к бою. Как же не радоваться женскому сердцу? Любовь во многих случаях вспыхнула вновь, госпожа Белла. И в этом доме однажды предстал доктор в мундире офицера: уезжал на фронт в качестве врача. Он горд и жена горда, и они празднуют разлуку торжественной трапезой. Затем встают и в обнимку проходят все комнаты до кроватки маленького чуда, и затем исчезают в своей комнате. И я в коридоре, напротив двери, за которой они исчезли. В доме полное безмолвие, и я в страхе, брожу по комнатам слышу шорох древоточцев в столе покойного хозяина, задерживаюсь в детской комнате около малого чуда, и неожиданно меня охватывает жалость. Не знала я тогда, почему эта жалость возникла, и к кому. Госпожа Белла,
Барбара замолкает и начинает снова перелистывать страницы словаря.
– И что произошло потом, Барбара?
– Терпение, госпожа Белла, терпение – очень хорошее качество. Если бы у молодой жены доктора было терпение, может быть, она бы сумела спастись от трагедии. Говорила я Гертель с утра до вечера: «Будь к нему терпелива, Гертель, зачем вам грызться из-за еврейской религии? Пусть каждый человек соблюдает святость по своему вкусу. Если он все же вернулся с войны, охваченный религиозными капризами, делай то, что он желает. Лучше, чтобы он занимался религией, чем женщинами. Ведь он достиг того возраста, когда ему еще что-то нужно кроме тебя, Гертель». Помогли ли мои слова? Сердитая, кипящая от злости, плачущая, крутилась молодая жена по дому: «Что это за сумасшествия, которые он требует от меня? Что это за новые обычаи, которым он заставляет меня подчиняться? Он что, стар, как его отец, который вдруг ударился в суеверия?» Белла, госпожа моя, если бы тогда доктор говорил с женой требовательно, как отец: «Веди себя так, а не иначе!» – Гертель бы, в конце концов, сдалась. Но доктор пытался ей объяснять и доказывать, а женщина не желает слушать объяснения. И насколько доктор во всем был непривередлив, в вопросах веры не отступал. И так осуществилось в этом доме пророчество покойного господина, Сквозняк ворвался, разбросав их в стороны. И как только встречались эти два духа, они вступали в спор, и судьба закручивала их в свою воронку. И мальчик, сердце мое было с ним! Два духа суетились вокруг него: то, что он запрещал, разрешала она. К заповедям, который выполнял этот, относилась с пренебрежением та. Так прошли над ребенком два года.
Минуло Гансу двенадцать лет, и доктор провозгласил: «Мальчик пойдет к еврейскому учителю, будет учить иврит и готовиться к совершеннолетию – бар-мицве». На этот раз это был язык приказа, но было уже слишком поздно, госпожа Белла, поезд ушел. Женщина привыкла исполнять то, что ее духу угодно, а желание мужа было отвергнуто с пренебрежением. Взбунтовалась Гертель, а с ней и сын: «Не будет никакой еврейской бар-мицвы, или как там ты ее называешь!» Начались в доме столкновения и ругань: «Будет!» – «Не будет!» Пока в один день не собрала жена свои вещи и оставила дом вместе с сыном. Конец не всему венец. Была весна, госпожа Белла, мир в расцвете, Аллея полна жизни, липы раскрывают почки. И какая атмосфера! Какой воздух! В одиночестве сидел доктор в своем кабинете напротив двух горящих свечей, госпожа Белла, из-за этих свечей в дом пришли все трагедии. В соседней комнате стояла жена, глядела на весеннюю ночь, и слезы текли у нее из глаз. Лишь тонкая дверь отделяла их. Нажать на ручку, и дверь откроется, и снова муж и жена будут вместе. Зашла я к ней в комнату, госпожа Белла, и сказала ей: «Дверь не преграда, Гертель, пойди к нему, к своему мужу. Если ты придешь, он забудет о свечах. Выйдите в парк, в весеннюю ночь, подышите воздухом влюбленных, ароматом ночного города, и вам обоим полегчает». Плохой дала я совет, госпожа Белла, очень плохой. Гертель смахнула слезы и пошла к двери. «Барбара, – крикнула она, – Барбара, я зайду к нему, и при свете свечей скажу, что он разрушил нашу жизнь, что своим религиозным фанатизмом изгнал покой и радость из этого дома. Не буду я больше жить в этом доме, ни я, ни мой сын!» Я слышала ее голос, а голос доктора не был слышен. «Я вернусь в город, где родилась, – говорит она, – с Гансом». Я за дверью хочу крикнуть: «Встань, доктор, обними ее. Прикажи ей замолчать и остаться!» – но, быть может, он уже хотел, чтобы она ушла? Может, иссякли его силы жить с ней, и лучше уже для него трагедия, чем жена? Когда она покинула его, вошла я к нему в комнату и нашла его растянувшимся на диване. Свечи горели, ночной ветер стучался в стекла окна. Тот самый ветер, который соблазнил его в прошлом выйти с Гертель к развалинам замка. Ветер весенний, только атмосфера плохая. Сердце мое изошло к нему жалостью. «Доктор, – сказала я, – дайте, я постелю вам, и вы отдохнете». Со дня, когда вспыхнула великая ссора по поводу бар-мицвы, доктор спал у себя в кабинете, а не у жены, как следовало бы. «Оставь, – ответил он мне, – достаточен свет от свечей, и я все равно не сомкну глаз, подожду, пока они сами погаснут». И лежал на диване всю ночь. Когда утром я вошла к нему в кабинет, увидела, что весь растопившийся воск, подобно белому снегу, застыл на серебре подсвечников. Доктор ушел в синагогу. Была суббота. В ту субботу и ушла из дому Гертель с сыном. Когда он вернулся, дом был пуст. Придвинула я ему еду. Слезы не переставали течь у меня из глаз. Доктор не издал ни звука. Вдруг я увидела седину, пробившуюся в его волосах. Горе всегда бело, жестко и бело, как земля зимой.
Барбара с силой захлопнула словарь. Седые пряди круглились на ее лбу, как хлопья снега на мерзлой зимней земле. Подняла голову, посмотрела в окно, на шеренги воробьев, растянувшиеся вдоль электрических проводов и наслаждающиеся солнечным сиянием.
– Несчастные существа, – сказала она неожиданно, – наслаждаются пока солнечными лучами, а завтра придет зима с холодной атмосферой. А они даже не ощущает, что зло жаждет вернуться.
Барбара сомкнула уста. Напрасно глядела на нее Белла в надежде, что та продолжит свой рассказ. Барбара молчала, и руки ее лежали на словаре, как тяжелые печати. Белла встала со своего места, кивнула старухе в знак прощания, но та не обратила на это внимания и не кивнула в ответ.
Белла, все еще под впечатлением рассказа старухи, открыла последнюю дверь в коридоре, в комнату для гостей, которая была последним прибежищем банкира Блума. В комнате было темно. Тяжелый запах, подобный запаху древностей в глуби земли, к которым прилипла душа их умерших владельцев, висел в воздухе. Она зашла внутрь, закатала занавеси, и дневной свет ворвался, заставив глаза зажмуриться, разлился по всем предметам, покрытым пылью. Со дня смерти банкира рука человека не приводила в порядок вещи, заброшенные во всех углах. Мраморная чернильница, в которой высохли чернила, стоит открытой на столе, около нее ручка с ржавым пером и книга в черном переплете с золотым обрезом, портрет покойного на стене: господин с серьезным выражением лица, черными волосами и широкой золотой цепочкой на животе, смотрел на нее тяжелым взглядом темных глаз. Так эти глаза, вероятно, смотрели на светловолосую женщину, повелевая ей тоном приказа: «Если у тебя родится сын, сделаешь ему обрезание, знаменующее союз Всевышнего с нашим праотцем Авраамом!»
– Что ты тут делаешь, Белла? – доктор Блум стоял в комнате.
– Искала вас долго. Не предполагала вас встретить здесь, в этих закрытых комнатах.
Тяжелый взгляд у доктора в этот момент, и на животе у него золотая отцовская цепочка.
– Вы очень похожи на вашего покойного отца.
– Похож, и все же другой.
– Точно такой же взгляд.
– Да, черные глаза – семейное наследство. И у деда моего были такие, черные и туманные. От него я слышал, что и у его отца были такие же глаза.