Дом моделей
Шрифт:
Обдумав все это в течение тридцати секунд, Владимир вздохнул и, извинившись, попросил подполковника предъявить свои документы. И тут же услышал за спиной:
– Опять ему документы! Что ж это за вредный такой сержант... Слышь, начальник, чего ты такой вредный? У меня документы, у товарища подполковника документы... Любят менты документы...
Владимир резко повернулся. Дело было, конечно, не в личном оскорблении, будет он еще на всякого салагу обижаться, а в неуважении и даже оскорблении органов прозвищем... За спиной Бойко, естественно, увидел все того же малого с магнитофоном. Только теперь Владимиру показалось, что аппарат другой, побольше, двухкассетник, что ли. И как только Владимир обернулся, машина заработала. Только на этот раз не радио уже, а магнитофон. И дьявольски громко! Взревела и заныла зарубежная танцевальная музыка, и вдоль передней
– Прекратите! – приказал Владимир негромко и, одновременно протягивая твердую руку, чтобы задержать оборзевшего салагу, добавил: – Пройдем сейчас в дежурное помещение, разберемся, почему оскорбляете работника милиции...
Однако парень увернулся от Володиной руки с удивительным проворством – тем более удивительным, что в руках у него была здоровая бандура, а увернуться от руки Владимира Бойко вообще непросто. Парень же неведомо как увернулся, отскочил, спрыгнул на рельсы и оттуда, почти невидимый, светясь лишь своим дурацким крашеным, стоящим торчком от сахарной воды чубом да блистая зелеными огоньками и молниями, еще более нагло крикнул, перекрывая исходящий роком аппарат:
– Смотри, сержант, как бы я с тобой не разобрался! Ты, мент сучий, знаешь, кто у меня отец? У меня отец заместитель начальника Бутырской тюрьмы по капитальному строительству, подполковник внутренних войск, он даже ордена свои носить не имеет права! Он тебя, мусор, сейчас об асфальт размажет!..
Тут, конечно, Владимир даже растерялся. Эх, другая была бы вокруг природа, другие места – дал бы он на чумной голос, не разбираясь во всей этой ерунде, даже не глядя, из «калашника» своего!.. И то ли это воспоминание привело его в чувство, то ли сам смысл последних слов подонка, но он резко, как положено по боевой подготовке, повернулся к подполковнику.
Подполковника не было. Не было нигде. И лишь у пустых ящиков, пытаясь вылизать свой тощий хвост, крутилась нищая вокзальная собачонка, которую Владимир заметил на перроне еще днем, – грязно-серая, лохмато-драная, курносо-оскаленная.
Так же резко и собранно Владимир снова повернулся к парню.
Парня не было тоже. На путях валялась мятая консервная банка, и даже при дальних станционных огнях было видно, что это банка от болгарских голубцов.
Сделаем же здесь литературное отступление, бедный мой читатель. Совсем заморочил тебе голову стрёмный мой рассказ: косвенно-прямая речь нравственно безупречного милиционера; описание какой-то не то заурядной железнодорожной станции, не то выморочного, фантасмагорического, специально придуманного для художественных поисков места; вся эта как бы полная внутреннего напряженного ожидания тусовка со странными, явно шпионского происхождения подполковниками и юными хулиганами; все эти перегруженные как бы точно подсмотренными деталями нашего бытописания грудастых дээспэ – в скобках: дээспэ – дежурный по станции по-железнодорожному – и лейтенантов с детьми... И теперь ты, читающий мученик, пытаясь удержать в себе доброжелательное отношение к бесспорно способному, культурному, но очевидно и откровенно несвободному от известных литературно-исторических влияний автору, имеешь право воскликнуть: да что ж это за хренотень такая?! Если не пустое бытописательство, а анализ социальных типов, то где углубленная разработка характеров – ну хотя бы главного героя? И при чем тут место его действительной службы? Для непроходимости? А если это очередная фантазия с уклоном в притчу, то почему фантазия-то такая убогая? Это имея-то за плечами отечественный опыт сатанических явлений или жизни демонов – и ничего лучше не придумать, чем подполковник, превращающийся в собаку? Кто автор-то? Ну так и думали, черт его знает кто пишет, а мы еще удивляемся...
А я вам вот что скажу: валите-ка вы отсюда! Вам русским языком говорят – был такой случай прошлым летом на станции Грозовая. Был. И отражен рапортом старшего сержанта Бойко В.И. на имя начальника линейного отдела. Можете взять этот рапорт и прочитать. А-а, то-то же! Ну а если нет у вас знакомых в этом линотделе и бабок нет, чтобы просто начальнику стол поставить – он там до сих пор пьющий и злоупотребляющий, не добрались еще, а Володя все собрания ждет, чтобы прямо выступить, – ну так если не можете проверить, то и молчите себе. И слушайте, чего вам говорят.
В поведении же Владимира, между прочим, ничего особенно удивительного и не укладывающегося в логику – если не характера, то биографии –
Ну, короче говоря, увидев импортную консервную банку, Владимир поступил следующим образом: кобуру с «макаровым» передвинул под рубашкой на живот, чтобы явно выпирала, а сам дохлый пистолетик – пожалев, конечно, опять же о любимом «калашникове» – из кобуры вынул и, задрав немного брючину, сунул глубоко за носок. И пошагал к намеченному вагону, который тем временем удалялся от него, проворно пятясь следом за маневровым тепловозиком. Вообщето до киевского оставалось восемь минут, и, понятное дело, маневровый спешил открыть горловину, убрать салон в тупичок, что уходил влево сразу же за стрелкой. А там видно будет... Может, если решат, придется и вправду прицепить служебный киевскому в хвост... Хотя времени, конечно, оставалось мало, это и Володя, не будучи от природы железнодорожником, понимал.
Между тем, все так же проворно двигаясь и слегка покачиваясь, вагон уже въехал в тупичок и стал. Высокая его тень закрывала маневровый, который теперь уже не мог из-за него вылезти – да и смысла не было, оставалось ровно восемь минут.
Владимир подошел к вагону. Дверь была открыта точно перед навеки здесь сооруженной деревянной лесенкой-крыльцом. Машинист маневрового имел опыт обслуживания начальства. В вагоне за золотисто-желтыми, наглухо задернутыми шторами горел яркий свет, слышалась музыка и оживленные голоса – вроде гуляли. Проводницы нигде не было видно, в тамбуре у самого входа аккуратно лежала мокрая тряпка и стояли рядком несколько пар домашних шлепанцев. И уже было Владимир собрался в этот обычный тамбур подняться, приготовившись к чему угодно, в том числе и к конфликту с нетрезвыми товарищами, нарушающими инструкции об использовании служебных вагонов, а может, даже и к задержанию каких-нибудь правонарушителей, ни на какой служебный вагон, кроме как для спецперевозок эмвэдэ, права не имеющих...
Но тут, само собой понятно, из-за вагона шагнул к нашему герою человек. В падавшем из вагонных окон свете Владимир сразу хорошо рассмотрел костюм этого товарища. Костюм был для летней ночи на станции Грозовая довольно странный: косо сдвинутая на лоб шляпа из кремовой манильской соломки с широкой лентой лилового муара, кремовый двубортный костюм из тонкой фланели, крахмальный стоячий воротничок, галстук бабочкой лилового же, сумрачно блестящего шелка, в левой руке бамбуковая трость с ручкой-набалдашником желтоватой, хорошо полированной слоновой кости, в правой – свежая пара бежевых лайковых перчаток, на ногах молочной замши ботинки с коричневыми союзками выстроченной узорами кожи. Владимир все зафиксировал про себя – товарищ был как из телепередачи «Вас приглашает оперетта» – и, держась левой рукой за вагонный поручень, привычно правую протянул к гражданину.
– Что здесь ходим, товарищ пассажир? Документы при себе? Старший сержант Бойко, попрошу предъявить...
Господин, лица которого из-под шляпы видно почти не было, только маленькая бородка под нижней губой и усы, как у Буденного, даже будто не услыхал требования представителя милиции. Вместо того чтобы предъявить паспорт, или удостоверение личности, или хотя бы проездной билет до Адлера, он оперся на палку, перчатки сунул в карман пиджака, а из кармана брюк достал желтый металлический портсигар, лихо отщелкнул его крышку, на которой блеснули вырезанные завитками буквы – «А» и «С» вроде бы, – и протянул портсигар Владимиру с кратким предложением: