Дом на колесах
Шрифт:
– Этот мальчик, – настойчивым тоном ответила девочка. – Папа, разве ты его не видишь?!
– Ланселот, скажи что-нибудь, – крикнула она.
Я хотел ответить, но не мог шевельнуть ни единым мускулом. Я упал и потерял сознание.
Когда я открыл глаза, рядом со мной сидели Лив с мамой и как ни в чем не бывало разговаривали.
– Нужно остановить поезд и спасти Форнарину, – пробормотал я, но, оглядываясь, начал сомневаться в реальности того, что со мной случилось.
Мама сделала вид, что ничего не расслышала. Она смотрела в открытую книгу, притворяясь, что читает, хотя ее мысли витали далеко от сюжета, разворачивающегося в романе.
На всякий случай я прошел через весь поезд, но не нашел ни вагона с бордовыми портьерами, ни Форнарину, ни ее отца.
– Какие странные у тебя сны, – заметила Лив и хитро улыбнулась.
На этом история
Через пару часов на перроне нас встретила тетя Линда, и мы все вместе отправились в ее дом.
Тете Линде перевалило за 50, но она выглядела значительно моложе: худенькая, с коротко подстриженными светлыми волосами и сияющей улыбкой. Вместе с ней в двухэтажном доме с недостроенным зимним садом жил большой черный кот по имени Маугли. Тетя Линда в высокий сезон сдавала в аренду отдыхающим летний домик с мансардой. На первом этаже располагалась большая гостиная с камином и лестницей, ведущей на второй этаж, где было три комнаты. Утром здесь стояла райская прохлада, и тень апельсинового дерева спасала нас от солнечного света, продлевая сон. Во второй половине дня, наоборот, солнце бесцеремонно врывалось в окна гостиной, создавая праздничное настроение, сравнимое лишь с чайной церемонией после полудня, когда жизнь течет неспешно вслед за стрелками часов и хочется остановить время. Так получилось, что каждому из нас досталась хоть маленькая, но отдельная комната. Лив разместилась в гостиной на диване, мама – в спальне тети, а мне достался кабинет дяди Карла. С дороги мы все устали, так что, едва наступил закат, я задремал на диване, но проснулся среди ночи. Дом молчал. Я вышел на веранду и замер, очарованный звездным небом, тишиной и пением сверчков – словно они зажигали маленькие фонарики и, взяв в лапки смычки, играли мелодию на скрипках.
Тетя Линда верила в реинкарнацию и в то, что вокруг нас существуют параллельные миры. В одном из этих миров жила маленькая девочка Линда и вместе с родителями слушала старые добрые сказки на маленьком проигрывателе с виниловыми пластинками. А где-то на нее смотрела молодая девушка, только что вышедшая замуж по большой любви. Возможно, в этот момент они с мужем ехали в новеньком роллс-ройсе к морю, чтобы провести там медовый месяц. Никто из них не знал, что случится завтра, и в этом заключалась вся прелесть бытия. Ностальгия о прошлом была настолько велика, что тетя Линда хранила обувь из своей юности. Доставая из шкафа туфли на высоких каблуках с бархатными застежками, она, словно загипнотизированная, смотрела на них и каждый раз повторяла одну и ту же фразу: «Жизнь, как пленка в кинематографе, имеет начало и конец, но середина так коротка, что лишь воспоминания могут ее продлить». Я вместе с ней созерцал ценный для тети артефакт, но не видел ничего, кроме стертого от времени каблука и выцветшей замши.
Наша деревня почти сплошь состояла из маленьких домиков, похожих на небрежные мазки художника, туристов здесь было мало. Оставались лишь старики, к которым приезжали дети и внуки на лето. Озеро было холодным, а горы крутыми и высокими. Со скалистых великанов открывались виды прекрасной долины, поросшей одуванчиками.
Несмотря на то, что дом оказался небольшим, в сравнении с тем, как его описывала тетя Линда по телефону, мне он понравился. В нем ощущалась камерность и таинственность, словно я попал в сказку. В лодочном сарае я нашел радио времен войны, сломанный велосипед, игрушки, пропахшие нафталином, ковер из Марокко и, самое главное, много старых книг, пластинок и журналов. Едва увидев все это, я словно погрузился в прошлое, где звучала заедающая пластинка, мерцала настольная лампа, стоял аромат меда и можжевельника. Книги хранили особый запах времени, и я открывал слежавшиеся, поскрипывающие страницы – и пляшущие буквы переносили в давно минувшие дни. Я отыскал учебники по арифметике, журналы мод 60-х годов, сказки Братьев Гримм, Ганса Христиана Андерсена и Шарля Перро. Вечерами, сидя за чашкой чая, я открывал книгу и окунался в притягательный мир небытия, куда невозможно попасть в реальности, различал загадочные голоса, бежал по ускользающим тропинкам, взбирался в ходячий дом, с опаской заглядывал в страшный лес, полный чудовищ
Спустя неделю, изучив дом и ближайшие окрестности, я понял, что начинаю скучать. Починив велосипед, я впервые выехал в деревню. В кондитерской Серафимы услышал разговор двух женщин о пропавшей девочке. Одна из женщин показывала ее фотографию, напечатанную в газете, и я узнал в ней Форнарину,
В тот день я познакомился с Марком. Эта встреча стала для меня знаковой и неотделимой от всей цепочки событий, которые по прошествии времени, мне уже не кажутся такими уж случайными. Может быть, в жизни все предрешено? А в чем же тогда свобода воли? Если бы я в тот день не вышел из дома – заболело горло или банально проспал – возможно, ничего бы не произошло. Или же пересеченье наших судеб было неизбежно, как необратимость, как дежавю?! Итак, все по порядку.
В тот день я столкнулся с высоким парнем и нечаянно пролил на него кофе. Ожидая услышать в свой адрес брань, я был удивлен спокойствием «пострадавшего». Неторопливо достав из кармана носовой платок, он аккуратно промокнул жирную кляксу на серой в клеточку ткани и с выражением произнес речь, адресованную вещи, словно живому существу:
– Уважаемый пиджак, я знаю, что ты стоишь не одну сотню, но думаю, что пришло время тебе выйти на пенсию и поселиться на чердаке.
От услышанной цифры мое сердце сжалось в точку. Но незнакомец, улыбнувшись, тихо, обращаясь лишь ко мне, добавил:
– Я шучу, – и тут же он подмигнул и рассмеялся.
Я никогда не слышал такого смеха – словно тысячи маленьких колокольчиков, вырвавшись на волю, пытаются создать уникальную, завораживающую мелодию. Через пять минут мы уже сидели за маленьким столиком и увлеченно болтали, не замечая времени. Я понял, что нужно лишь 5 минут, чтобы все узнать о человеке. Марку 21 год, и он работает с компьютерными программами. Проучившись два года в университете, открыл свой бизнес и разбогател. Его родители – обычные люди: отец автомеханик, а мать домохозяйка. Недавно Марк купил им большой дом в Амстердаме. Он не дал мне сказать ни слова, взахлеб рассказывая о себе, жестикулируя руками, как артист, и я подумал: «Не человек, а фантастический праздник!» Мой новый друг может в любой момент купить билет бизнес-класса в любую точку мира и через 2 часа сидеть на берегу океана, попивая коктейль в бассейне. Наверное, я хотел бы быть похожим на него и даже завидовал ему, особенно когда он с легкостью, прямо у меня на глазах, приобрел себе еще один новый автомобиль. Мы обменялись контактами, договорились встретиться на следующий день.
Выйдя из кондитерской, я задумался и не заметил приближающегося велосипедиста. Все случилось быстро: внезапно почувствовав резкий толчок в бок, я свалился на дорожку. Кажется, на секунду я потерял сознание, потому что, когда открыл глаза, надо мной уже нависла толпа зевак, пересказывающих друг другу подробности аварии. Тут же топтался бледный мальчуган с велосипедом. Он выглядел напуганным даже больше, чем я, бормотал что-то неразборчивое себе под нос, то ли оправдываясь, то ли извиняясь, и смотрел на меня потерянно. Потом парнишка протянул мне руку, помогая подняться, и я встал, потирая ушибы. Так мы познакомились с Ричардом. Он родился здесь, в деревне, и был моим ровесником. Рыжий, загоревший, весь в веснушках, мой новый приятель рассказал, что тоже мельком слышал о пропавшей девочке. А еще пообещал показать самое страшное место в деревне, о котором слагают легенды.
Я думал о Форнарине. Любовь приходит неожиданно, точно в темноте чиркаешь спичкой по коробку, и рождается огонь. Маленькое пламя может превратиться в пожар, способный сжечь все. Ладони закрывали огонек от ветра и дождя, охраняя от посторонних глаз. Любовь похожа на тайну, и, спрятав ее глубоко в себе, я понял, что девочка, танцующая на огромном шаре, стала частью меня, как продолжение руки, или поэтической строчки, или мелодии, блуждающей среди звезд. В тот момент я стал сильнее, и моя жизнь обрела смысл. В мечтах я рисовал план спасения Форнарины и представлял наш первый поцелуй.