Дом на Монетной
Шрифт:
Заичневский держался гордо. Он не собирался отказываться от политических убеждений, горячо их отстаивал. Обвинение прокурора выслушал равнодушно. Верил, что революция скоро освободит.
После суда обрушилось несчастье. В тюремной больнице скончался Перикл Аргиропуло, романтик и мечтатель. Заичневский не напрасно опасался: тиф. Перикла в наспех сколоченном гробу отправили на Миусское кладбище. Хоронили ночью. Появилась еще одна безымянная могила — холмик с деревянным крестом.
Заичневского, осунувшегося от горя, увозили в Сибирь.
Тоскливо надрывался колокольчик. Подняв воротник тулупа, стражник облапил винтовку. Одиноко светили тусклые огоньки
Дворянское собрание
Воскресным днем в Дворянском собрании давался традиционный бал в пользу «сирот благородного происхождения». Массивную дверь распахнул швейцар. В нише, увитой гирляндами, огромный портрет Александра II, царя-освободителя, царя-мученика. Как всегда в торжественных случаях, у портрета корзины живых цветов.
Мария отдала накидку швейцару в серебряных галунах. Поправила перед зеркалом прическу. На второй этаж вела мраморная лестница с медными перилами. Лестничная решетка в позолоте.
На бал пригласили выпускниц земской учительской семинарии. Пригласили и ее. Губернские дамы опекали молодых выпускниц. Директриса семинарии, связанная с народниками, не препятствовала появлению выпускниц на балу, где собирались интеллигенты. Бал устраивал всех — молоденьких выпускниц и губернских дам, изнывавших от провинциальной скуки.
В гостиной с зелеными пуфами оживленно разговаривали. У окна, задрапированного плюшем, стоял Заичневский. Большой. Импозантный. Густые волосы, тронутые сединой.
На натертом до блеска паркете — медвежья шкура с бессильно распластанными когтистыми лапами.
— Когда-то такое случится и с русским самодержавием! — Заичневский притопнул башмаком по шкуре. — Здравствуйте, Мария Петровна!
Она протянула руку, приветливо наклонила голову. Осмотрелась. В гостиной было трое. Боже! Мария боялась поверить глазам. Наталья Оловенникова! Когда-то они вместе бродили по уезду «книгоношами». Мария осталась в Костроме, а Наталья врачевала в воронежских селах. Потом уехала к сестрам в Петербург. Поступила на Георгиевские курсы. Но в Кострому наведывалась, привозила нелегальщину, приходила к Марии. И вдруг исчезла. Перестала бывать в обществе, прекратила знакомства. Все было загадочно. Однажды, приехав в Петербург, Мария встретила Наташу на Невском. Та едва кивнула, не пригласила домой. Увидев, как огорчилась подруга, дала адрес, по которому можно было получить литературу… И исчезла.
Мария ничего не могла понять, но, посетив конспиративную квартиру, догадалась: Наталья в глубоком подполье. Но и это не оправдывало. И лишь после казни народовольцев узнала: Наталья была в Исполнительном Комитете.
Сегодня Наташа первая бросилась ей навстречу. Обняла. Поцеловала. Она сильно изменилась. Седые пряди в густых волосах. Глаза — печальные. А так все та же красавица. Высокая, стройная, с тонкой талией. Льняная коса уложена вокруг головы. Черные брови оттеняли голубизну широко раскрытых глаз.
Мария поздоровалась с Софьей Павловной Павлихиной, начальницей учительской семинарии. Прерванный разговор возобновился.
— Перовская в этом позорном балахоне с черной доской: «Цареубийца»! Мягкая, милая! — Оловенникова скривила рот. — Я потеряла сознание, когда к ней приблизился палач!
— «Погибшим — слава! Живущим — свобода!» — печально проговорил Заичневский. — За смерть Александра Второго заплачено
— С Каракозовым мне довелось быть знакомой. Худой. Белокурый. С ярким лихорадочным румянцем и задумчивыми глазами. В спорах твердил одно: России необходим решительный акт, иными словами — цареубийство! — Софья Павловна взглянула на Марию Ясневу. — Я тогда была молодой, примерно вашего возраста. А тут на всю Россию прогремел выстрел Каракозова.
— В обществе много говорили о встрече Александра Второго с Каракозовым… На заседании Верховного Суда долго объясняли благородство государя, рукой которого подписан манифест об освобождении крестьян. Каракозов держался твердо: «Относительно себя я могу сказать только, что если бы у меня было сто жизней, а не одна, и если бы народ потребовал, чтобы я все сто жизней принес в жертву народному благу, клянусь, государь, всем, что есть святого, что я ни минуты не поколебался бы принести такую». — Наталья Оловенникова грустно кивнула головой. — Очевидно, эти слова решили судьбу Каракозова.
— Каракозову убить Александра Второго помешала случайность. «Россию спас Комиссаров, почетный гражданин Костромы». — Софья Павловна поправила брошь на кружевном жабо. — Трудно передать, что творилось в городе, когда сюда пожаловал этот «великий человек». Осипа Комиссарова, картузника и пьяницу, знали все. Комиссаров — спаситель. Шел мимо, увидел Каракозова с револьвером, ударил его по руке. А Каракозов готовился выстрелить… За этот выстрел заплатил жизнью! — Она повернулась к Заичневскому: — Вы где тогда были?
— В Сибири… В этапе встречал каракозовцев, когда их гнали на каторгу… После казни его на Смоленском поле. Так что же творилось в Костроме?
— Цирк!.. Подлинный цирк! Только накануне Комиссаров дрался в подворотне со своим братом, сторожем интендантского управления. Потерял в драке шапку, разорвал чуйку. А утром картузник стал отечественным героем! Поэты о нем слагали стихи, газеты сравнивали с Сусаниным! Как анекдот передавали разговор в Немецком клубе: «Вы слышали, что в Петербурге стреляли в русского царя?» — «Да, слышал». — «А вы не знаете, кто стрелял?» — «Дворянин». — «А кто спас?» — «Крестьянин». — «Чем же наградили его за это?» — «Сделали дворянином!» — Софья Павловна смеялась. — Так вот новоиспеченный дворянин Комиссаров начал разъезжать по городу в золоченой карете. Губернатор, дворяне считали за честь облобызать избранника. В вакханалии торжественных обедов и ужинов, празднеств и приемов «герой» преобразился. Его умыли, причесали, облекли в сюртук при белом жилете и галстуке. Научили пользоваться вилкой, хотели даже научить держать речи… В Дворянском собрании парадные столы, распорядители стучали ножами о чистые тарелки, лились речи… Стыдили Европу, которая не сумела произвести подобного героя, смеялись над античными богами, подвиги которых меркли рядом с подвигом Комиссарова. А потом лобызали пьяненького «героя», качали. А далее совсем забавно: кто-то вспомнил — греческим героям воздвигали храмы. Купцы разошлись: «Жертвую десять тысяч на собор!» — Софья Павловна досадливо закончила: —Тошно вспоминать…
— Все нужно помнить. Народ памятлив. — Заичневский вытряхнул трубку в пепельницу на камине и резко изменил разговор: — Какие надежды подавали вы, мои милые сестры! — Заичневский обнял Наталью Оловенникову. — Кружок «орлят»… Уже далекие времена. Как здоровье Елизаветы? Так это она наблюдала за выездом Александра Второго в тот роковой день?
— Да, она. Теперь душевнобольная. Ее выпускают на поруки из Петропавловки. Я ведь еду за ней в Петербург.
— Заговорились! Скоро пять, а там и до бала осталось недолго. — Софья Павловна взглянула на карманные часики.