Дом на улице Гоголя
Шрифт:
— Так получилось, Слава — не спрашивай, почему, просто так получилось, — я потеряла из виду всех своих загряжских друзей. Сначала сильно скучала, потом ничего, привыкла. Только вот Юли и Герасима мне продолжало не хватать. Не так давно я решила восстановить наши отношения — если получится, а если нет, то хотя бы увидеться, поностальгировать по молодости, по буйству глаз, по половодью чувств. И вот я узнаю, что Юля загнала Геру под каблук, едва ли не плёточкой помахивает, сама блистает в загряжской журналистике, а Гера никто, и звать его никак. А ведь Мунц по-настоящему талантлив. Он скромен, никогда не рвался на первые планы, поэтому мало кто сумел разглядеть Герину одарённость.
— Что-то я никогда не замечал в Герке особенной одарённости, — пренебрежительно бросил Андрейченко.
— Я тоже долго её не замечала, и, возможно, как все, считала бы, что он хороший человек, и этой характеристики для него вполне достаточно, но ... наш общий друг
—Ёмоё! Подломить! Страсти-то какие!
Не отзываясь на ёрничание актёра, Наташа продолжала:
— Но всё-таки меня больше беспокоит не Герина жизнь, а то, что происходит с Юлей. Неужели наши Тамары были правы, когда говорили, что нахожу в Гериной невесте то, чего в ней нет и в помине? Слава, ты ведь хорошо знаешь эту пару, наверняка пересекаешься с ними, скажи, что там у них на самом деле.
Наташа замолчала и запоздало удивилась: каким-то чудом ей удалось вполне связно выразить то, что до начала своего монолога она и не пыталась облекать в словесные формулы. Вместо слов было вот что: ещё одно светлое воспоминание добрых молодых лет после телефонного разговора с Таней Пимашковой сменилось тоскливой пустотой.
Андрейченко, продолжая внимательно смотреть в Наташино лицо, выдержал мхатовскую паузу, потом заговорил негромко и неспешно:
— Сказать, что я с этой парой дружу домами, было бы явным преувеличением. Юля Астахова категорически не хочет общаться ни с кем из бывших одноклассников, в том числе и со мной. Положила она на десятый «Б» с прибором. Есть одна вещь, в которой не сомневается наш десятый «Б»: мы на удивление дружный класс. Да и то: после окончания школы прошло тринадцать годков, а мы всё ещё, что называется, собираемся. Где ты такое чудо видела? Лично я, сколько живу, с эдаким казусом не сталкивался. Отдельные люди, случается, поддерживают отношения между собой, а так, чтобы собираться всем классом — разве что по круглым датам выпуска. А мы и на свадьбы друг к другу, и на родины. Большое дело, между прочим: а то ведь есть бедняги, которым и на собственные похороны позвать некого. А нам всегда будет кого позвать, особенно на поминки. Мизансцена такая: я, седой и благообразный, лежу в гробу, вокруг со скорбными физиономиями скучились-сгрудились старички и старушки — это наш десятый «Б», и на авансцене — отдельно стоящий человек. Этот персонаж одет в белый плащ с кровавым подбоем, и он восклицает, обращаясь к зрительному залу:
— Где тот подлец, который сказал, что каждый умирает в одиночку? Десятый «Б», даже когда отбрасывает копыта, не отрывается от коллектива.
— Да..., — пригорюнился Андрейченко. — За это стоит выпить. Не чокаясь.
Кажется, сегодня в ресторане «Поплавок» был Славкин бенефис. Опрокинув в себя очередную рюмку, он немедленно продолжил:
— Мелкими кучками мы собираемся не так уж редко, а раз в году всенепременно расширенным составом. Большие ежегодные встречи начинаются в школе на вечере встречи выпускников, продолжаются в каком-нибудь менее пафосном месте — традиция, святое. Лишь двое из нашего десятого «Б» ни разу не приходили в школу, и как раз те двое, которые тебя интересуют. Даже разлетевшиеся по другим городам и весям, нет-нет, да проявятся. Валька Горшков как-то приезжал, Мишка Подпоркин аж из Владика добирался, а эти двое — никогда. И все знают почему: Юля не хочет иметь с нами ничего общего. Гера пару-тройку раз показывался на фракционных посиделках, как правило, импровизированных — кто-то кого-то случайно встретил, быстрый созвон, кто успел, тот подскочил — а с Юлей ни у кого никаких контактов все эти годы не было.
Я перетирал тему Астаховой лишь однажды, и не по своей инициативе: с бывшей одноклассницей Галей Криваго. Хорошая такая девочка была, скромная, но не зануда. Она и сейчас такая: доброжелательная, деликатная. Однажды Галя выдала следующую реплику: «Это мне за то, что я тогда за Юлю не вступилась». Они тогда разбежались с мужем — он тоже из нашего десятого «Б». Галя так переживала, что у нее, представляешь, все волосы на голове повылазили, и что характерно, в обратный зад не нарастали. Вот жалость то — косища у нее была просто на диво. Она вдруг такой вывод сделала: за Юлю, мол, мне наказание вышло. И я не стал спорить, ответил, что такое дело не исключено. И вообще не исключено, что ноги всего плохого, что происходит с нами, с бывшим десятым «Б» — если происходит, я вовсе не хочу сказать, что на всех и каждого из нашего класса валятся беды, но если всё же происходит... Я, кажется, запутался. Сейчас распутаю: не исключено, что ноги многих наших неприятностей растут из той жо... растут из того факта, что мы предали Юлю. На заре туманной юности нам было дано испытание — всем нам, а не только одной Астаховой — и мы его прос... извините мой французский, мадам, мы его не выдержали. Юля имеет полное моральное право нас презирать. Но, насколько мне известно, она не испытывает к нам столь сильных чувств, она вообще к нам никаких чувств не испытывает. Она на нас забила раз и навсегда ещё в десятом классе. И правильно сделала: сами обоср... простите мадам, что-то у меня не складывается с французским.
Андрейченко откинулся на стуле и, сопровождая свои слова гротескно-театральными жестами, прогремел:
— Продолжение сцены на кладбище. Я восстаю из гроба, оглядываю изумлённых присутствующих и произношу следующий монолог:
— Вот для этого самого — чтобы вы сейчас стояли тут и скорбели, не столько обо мне, сколько о себе, о том, что и вам скоро вот так вот лежать, для этого мы и собирались при жизни. Если к усопшему выражают всеобщее уважение, можно предположить, что он не зря приходил в этот мир, что он сумел-таки решить свою персональную задачку. При жизни мы сбивались в кучу, чтобы чувствовать себя правыми — толпа всегда права. Но умираем-то мы, и правда, в одиночку! — это я вам как готовый покойник заявляю. Всмотритесь в мои мёртвые очи и задайтесь вопросом: укрыла ли меня от космического холода дружба десятого «Б», и, стало быть, укроет ли она вас, когда вы окажетесь на моём месте? И вы найдёте ответ в моих ещё не изъеденных червями глазах: нет, коллективная безответственность осталась по ту сторону гроба, а здесь только личная вина, здесь ты голый на сквозняке вечности. Прощайте, дорогие одноклассники, я оставляю вас с безрадостным известием, что исправить ничего нельзя не только мне, покинувшему этот лучший из миров, но и вам, ещё его дружно топчущим.
Завершив монолог, Андрейченко наполнил рюмку, и, бросив Наташе «чин-чин», продолжил возлияния. Воспользовавшись возникшей паузой, Наташа подтолкнула разговор в интересующем её направлении:
— Про то, что в выпускном классе между Юлей и классной руководительницей произошёл конфликт, я слышала. Вроде бы, из-за этого Юля пережила клиническую смерть. Мне всегда казалось, что здесь имеет место быть недоговорённость: ну, не могут из-за такой ерунды, как претензии учительницы, наступить столь серьёзные последствия. Я могу узнать, Слава, что там случилось на самом деле?
— Так всё и было: скандал с нашей Зинон, клиническая смерть. Ерунда, говоришь? — это смотря какой конфликт, и смотря какая учительница.
— Мегера редкостная?
— Это было бы слишком просто. — Андрейченко смотрел на собеседницу всё более мягким и при этом всё более сосредоточенным взглядом. — Посуди сама, Натаха: разве могли бы мы до сих пор «собираться», если б наша классная была стопроцентной мегерой. Мы уже далеко не наивнолицые парубки, у каждого своё, кто во власть лезет, изо всех силёнок карабкается, до крови обдирается, и не только до своей, замечу, крови, кто с криминалом задружил, кто наоборот в силовики подался, там и в самом деле в силу вошёл и слегка уже оборзел, кто-то потихоньку спивается, оседает неспешно на самое донышко. Девчонки безнадёжно запурхались промеж детишек и кастрюль, а вот, поди ж ты — «собираемся». Или вот того же меня возьми. Казалось бы, что мне Гекуба, и что я Гекубе, а ведь едва ли не рыдаю, когда опять вижу своих. Хочешь скажу, отчего так? Будешь смеяться, но мы любим свой десятый «Б». Полюбили мы друг друга в том нежном возрасте, когда только и можно полюбить на всю жизнь, когда деревья были большими, а космос наоборот маленьким.
Дело в том, что наша Зинаида Николаевна вела нас с первого класса. Мы были её первыми учениками, сначала первоклашками, потом первыми, над кем она была поставлена классной руководительницей. И она, ей-ей, полюбила нас. Вот её-то любовью мы и заразились. Мы полюбили свой класс, и всем классом полюбили свою первую учительницу. Она любила нас не где-то глубоко в душе, как это многие умеют, а деятельно: чего она только ни выдумывала, чтобы развить нас, наши умы и души! Не каждое воскресенье, конечно, но часто: походы на природу, с костром, с песнями, с играми, а ещё музеи, и — театр. Я влюбился в театр во многом именно благодаря Зинон. Она не только таскала нас на детские спектакли, она сумела организовать театр нашими собственными силами. Уж не припомню, в каком классе это произошло, кажется, в пятом: мы поставили наш первый спектакль, «Кошкин дом». Несколько месяцев мы только тем и жили, что подготовкой к премьере. Главную роль, Кошку, разумеется, отдали самой красивой девочке в классе, Юле Астаховой. Мне казалось, что играла она замечательно, вдохновенно даже. Я играл Кота, Галя Криваго — Козу, Герка, естественно, был Козлом, весь наш класс так или иначе задействовался в постановке. До сих пор, нет-нет, да вдруг примемся между первой и второй вспоминать тот наш театральный опыт.