Дом на улице Гоголя
Шрифт:
Приближалось лето, пора, в которую, за вычетом краткой поездки к семье, Сергей мог провести с Наташей. «Поживём вместе, надышимся друг другом, и — всё!», — подумал Сергей и усмехнулся, сообразив, что это очень напоминает «лето любви» Дунаева. Проводив своих, Сергей основательно запасся продуктами и повёз Наташу на дачу. Он приготовил подруге сюрприз:
— Мы сможем не расставаться с тобой почти целую вечность. Так что давай, Васенька, обустраиваться здесь всерьёз и надолго.
И услышал неожиданный ответ:
— Нет, Серёжка, я не смогу. Пять дней, что мы провели здесь на майские, были для меня чересчур тяжёлым испытанием, под конец
— Расскажешь про шрам на лице и в памяти?
— Не знаю. Зачем?
— Васенька, нужно жить дальше. Вместе мы справимся. Нужно жить, встречаться со старыми друзьями, заводить новых, выбираться...
— Не продолжай. Я поняла: надо жить по одним на всех лекалам. Надо быть социально адаптированной, то есть, в каждом конкретном случае автоматически отмерять уровень нужной дистанции и степень безопасной доверительности. Чтобы правильно жить, необходимо обременять себя кучей лишних знакомцев, вести пустую и пустейшую болтовню, называемую общением, посещать бездарные культурно-массовые мероприятия. А ещё нужно удовлетворять любопытство так называемых друзей, что означает: доводить до их сведения подробности своей биографии. Если вдруг что-то утаишь — обида — не доверяешь, темнишь, забурела. И ты не заметишь, как начнёшь менять маски, привирать, а то и вовсе сочинять историю длиною в жизнь. Зачем множить сущности?
— Человек не может быть один, Наташа. Вспомни себя молодую, вспомни, как ты к людям тянулась.
— В молодости нет отдельных людей, есть плохо осознающая себя масса. Со временем некоторые люди научаются думать, им бы отпочковаться, стать наособицу, но они видят себя в представлениях о них окружения, хотят оправдать ожидания окружения, или доказывают что-то окружению. И это вместо того, чтобы спокойно разбираться, кто ты есть и чего ты на самом деле хочешь. Человек не может быть один — это все хорошо усвоили, и боятся выпасть из общей лодки, не сомневаясь, что непременно утонут.
Теперь представь такую ситуацию: некий субъект, назовём его Неудачником, оторвался от коллектива не по своей прихоти, а в силу особенно неудачных обстоятельств. Потом его жизнь выравнивается, однако Неудачник не спешит восстанавливать разорванные связи — он успел осознать преимущества одиночного плавания.
Тут приходит к нему Умник и говорит: «Ты живёшь не по правилам. А что может быть страшнее этого? Человек — социальное животное, и он не может быть свободным от общества». Неудачник делает изумлённые глаза: «Неужели?! А мне нравится жить так, как я живу». «Значит, ты окончательно утратил социальные навыки, — говорит Умник. — И это просто ужасно. По правилам тебе сейчас должно быть хреново, ты должен бы ощущать себя парией. Было бы намного лучше, если бы ты плохо чувствовал себя в одиночестве». «Но дело в том, что я не ощущаю себя одиноким, — стоит на своём Неудачник. — Не играть в социальные игры не означает не дорожить отдельными людьми. Есть люди, с которыми я не перезваниваюсь по сто раз на дню, но, если им потребуется моя помощь, я в лепёшку расшибусь, но сделаю всё, что будет в моих силах. И я знаю, что они тоже расшибутся для меня. Их мало, но они у меня есть. Ты, наверное, полагаешь, что у такого социально адаптированного субъекта, как ты, людей, готовых расшибиться ради тебя, значительно больше? Боюсь, что ты заблуждаешься, Умник. Почти все твои социальные связи ничего не стоят, но при этом отнимают у тебя уйму сил и времени. Времени, Умник, времени, — стало быть, жизни».
— Неужели тебя и в самом деле устраивает твой режим жизни, Вася?
— Я живу в таком режиме, при котором не цепляются идиотские догадки обо мне, до меня не долетают идиотские версии моей жизни, я не трачу бездну времени на выслушивание пространных идиотских советов. Итого: да, меня вполне устраивает то, как я живу. Если тебя обескураживает моя одичалость, я пойму. Я пойму тебя, Серёжа, как бы ты ни поступил. Ты не сможешь меня принять, когда, наконец, догадаешься, как мало во мне осталось от прежней веселушки. Ты единственный, кто пока видит меня прежними глазами, но когда-нибудь и ты рассмотришь удручающую реальность.
— Не о том ты говоришь. Веселушки я не вижу, реальность меня не удручает, а беспокоит. Рано или поздно твои раны всё равно затянутся, Наташа. И тогда ты можешь горько пожалеть, что не хотела ускорить этот процесс.
— Ты знаешь рецепт ускорения?
Она иронизировала, но Сергей ответил серьёзно.
— Предлагаю такой рецепт: рассказать мне обо всём. Вытащи на свет твои беды и печали. Вдруг они окажутся не такими уж грандиозными, а при ближайшем рассмотрении в чём-то даже забавными?
— Да, уж, обхохочешься, — Наташа холодно усмехнулась.
— Насчёт забавного я перегнул, но сделал это намеренно. — И Сергей заговорил о том, что только что понял: — Васенька, может быть, тебе родить ребёнка? — материнство способно встряхнуть любую женщину. Когда столько сильных ежеминутных впечатлений, уже не до прошлого. Я буду помогать, сделаю, всё, что потребуется. Я...
— У меня не может быть детей. — Чудовищное известие прозвучало как приговор Сергею.
— Это точно? — спросил он, ещё на что-то надеясь.
— Точнее не бывает, — Наташа отвернулась.
— Это из-за нашего... из-за меня?
— Не знаю, из-за тебя, или из-за меня, но это произошло тогда, после четвёртого курса, в Сочи. И давай закончим на этом разговор, поздно уже.
К утру Сергей отчётливо понимал, что по-прежнему ничего оставить не получится. Он варил кофе, подсушивал хлеб для тостов и думал о том, что скажет Наташе, когда она проснётся. Адекватно ситуации прозвучало бы только одно: «Я ухожу из семьи. Давай поженимся», и Сергей знал, что этого не произнесёт.
В Никольском он сам захотел приносить в постель завтраки для любимой, и делал это впервые в жизни. Его прежние интрижки на стороне были слишком мимолётными, чтобы успели завестись привычки и традиции, Оксана не допускала мужа на кухню, и правильно — это сугубо женская епархия, так то семья, а здесь, в Никольском, царили не чётко регламентированные супружеские обязанности, а недисциплинированные нежные чувства. Сергей получал колоссальное удовольствие, когда любимая, почувствовав аромат свежесваренного кофе, улыбалась, не открывая глаз, и только потом окончательно просыпалась. А в это утро его появление в спальне с подносом в руках должно было выглядеть жалким, даже шутовским. Но идти ему никуда не пришлось, в кухню вошла Наташа, умытая и причёсанная. Ах, как она деликатна, растроганно думал Сергей, глядя на любимую женщину воспалёнными от бессонной ночи глазами.