Дом неистовых клятв

Вильденштейн Оливия

Я тянусь за ним, но Данте отводит руку.

— Данте, пожалуйста.

— Ты моя жена.

Я прикрываю рукам свои мокрые груди и хмурюсь.

— Но не по закону Люса.

— С каких это пор тебя интересуют люсинские законы?

Начиная с этого момента.

Взгляд Данте проходится по моему обнажённому телу. Он не в первый раз видит меня голой, но в отличие от того дня на острове бараков, сейчас его взгляд ощущается как насилие. И это лишь укрепляет моё желание вонзить шпоры в мягкую плоть его шеи.

— Если это так важно,

я попрошу Юстуса найти священника…

— Ты прав. Мне плевать на люсинские законы.

Тон моего голоса такой резкий, что заставляет его поднять на меня глаза.

— Полотенце, Маэцца.

— Ты сильно похудела. Разве Рибав тебя не кормил?

Надеюсь, мои выпирающие кости отталкивают его.

— Я могу получить полотенце?

Он замирает на месте. Лишь только мускул дёргается на его челюсти.

Я не знаю, в какую игру он играет, но мне она определенно не нравится. Я почти прошу его отдать мне полотенце — снова — как вдруг он наконец-то передаёт его мне.

Я забираю у него полотенце и оборачиваю его вокруг своего тела.

— Зачем ты здесь? Ты что-то забыл?

— Я хотел пригласить тебя на ужин.

— Я предпочту снова перепачкаться кровью.

Глаза Данте вспыхивают.

Он поднимает руку, словно хочет меня задушить, но петли на двери скрипят, и его рука застывает в воздухе.

— Церес не очень-то хорошо тебя воспитала.

Входит Юстус с платьем из золотого шёлка и блестящего фатина, перекинутым через руку.

— Тебя нужно обучить хорошим манерам.

— Вызываетесь быть моим учителем по этикету?

— Ну, да.

Он улыбается, и это недобрая улыбка.

— У нас будет время, чтобы узнать друг друга получше, после всех тех лет, что мы провели порознь.

Я пытаюсь понять его истинные мотивы, но ещё не успела изучить его мимику. Он на самом деле планирует вымуштровать меня, или хочет научить меня всему, что связанно с шаббианцами?

Я пожимаю плечами.

— Можете попрощаться со своим рассудком. А вообще пох, нонно.

— Пох?

Его рыжие брови изгибаются.

— По-хрен. Как часто говорят в Тарелексо.

— Ты посещала лучшую школу в Люсе. Школу, за которую я заплатил целое состояние.

— Вам следовало вложить эти деньги во что-то другое.

— Теперь мне это ясно.

— А почему бы Мириам не начать преподавать мне уроки этикета? Она ведь… была… принцессой.

— Нет, — говорит Юстус.

— Почему нет?

— Она не сможет тебя обучить…

Он отделяет каждый слог так, словно я маленький ребёнок, у которого проблемы с речью.

— Во-первых, она — позор для короны, а, во-вторых, она пока не в состоянии. Боюсь, вашим урокам тоже придётся подождать, Маэцца.

— Сколько? — спрашивает Данте.

— Несколько дней.

— Дней!

— После того, как она заблокировала магию Фэллон, она была мертва для мира в

течение целой недели.

Мой пульс ускоряется, когда наши взгляды встречаются.

— Недели? — резкий голос Данте разрывает мои барабанные перепонки.

Я, конечно, рада тому, что Данте не будет пока размазывать мою кровь по пергаменту, но я не могу не почувствовать укол разочарования. Если она будет в таком состоянии в течение целой недели, то, как я смогу узнать о местоположении своей матери? Может быть, Юстус знает? И станет ли он рассказывать мне?

Когда Юстус трясёт платьем, висящем на его руке, я говорю:

— Я могла бы остаться с ней. То есть, вы же всё равно меня закроете. Можете поместить меня в темницу. Так будет надежнее. К тому же я освобожу клетку, которая может пригодиться, если вы возьмете кого-то в плен.

Глаза Юстуса становятся жёсткими.

— Оставлять тебя в темнице может быть смертельно опасно. Мириам бывает непредсказуема, когда сознание возвращается к ней.

— Её задница приклеена к трону.

Я с силой тяну за полотенце, представляя все те препоны, что расставляет мне Юстус, и как я запускаю их ему в голову.

— Но ведь если она убьёт меня, она сама упадёт замертво.

— Она может проснуться дезориентированной и не будет помнить о том, что ваши жизни связаны.

Вокруг его рта появляются сердитые морщинки, словно он откусил кислую сливу.

— Она может не помнить о том, что ты её внучка.

Я сдвигаю брови, пытаясь понять, блефует ли он или говорит правду.

— Твой синяк прошёл, — замечает Данте, обратив внимание на мой лоб.

Я трогаю кожу над глазом. Шишка, которую я получила в день своего похищения, действительно, пропала.

Он переступает с ноги на ногу, что заставляет его шпоры и золотые бусины в волосах звякнуть.

— Как это возможно?

Мои пальцы застывают вместе с воздухом в лёгких, потому что это можно объяснить только магией.

— Прошло уже некоторое время, Ваше Величество.

— Её кожа была желтоватой, когда я забрал её из погреба.

— Ладно. Признаюсь. Я её вылечил. Я решил, что вам будет неприятно смотреть на её лицо прокажённой. Ведь она здесь единственная женщина.

Лицо прокажённой? Я почти фыркаю, но поскольку Юстус Росси только что спас мою задницу, я оставлю без внимания этот комментарий.

— Как предупредительно с вашей стороны, генерали. Как жаль, что предатель Лазарус сбежал со всеми лечебными кристаллами.

Я моргаю, потому что я точно помню, как Лазарус рассказывал мне о том, что Данте отказался одолжить воронам кристаллы шаббианцев, которые были нужны мне после попадания в меня отравленной стрелы.

— Я работаю над тем, чтобы вернуть их, сир.

— А пока ты их ищешь, — Данте сжимает край повязки, обмотанной вокруг его руки, и начинает разматывать её, — мне надо вылечить эту рану. Не мог бы ты использовать свою магию?