Дом памяти и забвения

КУЋА

СЕЋАЊА И ЗАБОРАВА

Published by agreement with Laguna, Serbia

Перевод книги публикуется при поддержке Министерства культуры Республики Сербия

Copyright © 2014, Filip David

Этот звук… доносился часто. Движущийся поезд. Колеса поезда в движении. Поначалу я не мог определить, откуда доносится звук. Он будил меня среди ночи. Я вставал, открывал окна, пытался определить в темноте источник шума. Безрезультатно. Поблизости нигде не было ни железной дороги, ни станции.

Я закрывал уши ладонями, прятал голову под подушкой. Ничего не помогало. Нудный, однообразный шум не прекращался.

Бум-чиха-бум-бум-чиха-бум.

Я

одевался, выходил из дома, бродил по пустынным улицам, надеясь максимально удалиться от однообразного звука движущегося поезда.

Звук сопровождал меня. Он был со мной, во мне, неистребимый. И доводил меня до безумия.

Бум-чиха-бум-бум-чиха-бум.

Вдруг он исчезал. Но я знал, что он снова появится. С каждым разом становясь громче, упорнее, невыносимее.

В начале 2004 года я участвовал в международной встрече в белградском отеле «Парк», она называлась «Преступление, примирение, забвение» и была устроена Европейским союзом. Встреча, как и многие подобные, проходила в основном в академической атмосфере. Большая часть времени ушла на тщетные попытки определить природу зла и выявить его философскую, теологическую и человеческую сущность. Злом мы называем многое – от природных катастроф и болезней до насильственной смерти, войн, преступлений. Но когда речь заходит о самом преступлении, то главным образом повторяются разговоры о банальности зла, то есть тезис, сформулированный Ханной Арендт после суда над Эйхманом в Иерусалиме. Многие из выступавших подчеркивали, что, узнав это, госпожа Арендт в конце концов смогла спокойно спать, уверенная в том, что преступление масштабом с Холокост больше никогда не повторится и что такое могло бы произойти лишь в том случае, если бы зло было чем-то метафизическим, чем-то за пределами человеческого разумения. В отеле «Парк» во время выступлений с рефератами разных ораторов я заметил в заднем ряду мужчину, который очень внимательно слушал все, что говорят, но явно не относился к кругу участников дискуссии.

После официальной части вечера в просторном ресторане отеля «Парк» проходили в интересных разговорах, с гораздо меньшей напряженностью и гораздо большей расслабленностью, потому что большинство из нас были знакомы друг с другом еще в те времена, когда мы жили в общем отечестве и у нас были схожие воспоминания и даже дружба. Почти как анекдоты пересказывались страшные истории об уголовниках, убийцах и грабителях, которых выпускали из тюрем, и они отправлялись на передовые боевые позиции, о соседях, которые с пробудившейся фанатической религиозной и националистической ненавистью резали друг друга. Зло потом объяснялось криминальным прошлым, примитивностью, дурным воспитанием и плохим образованием, отклонениями в развитии характера, традиционностью мироощущения, манипуляциями политиков, то есть всем тем, что человеческой природе всегда было свойственно, а вовсе не чуждо. Во всех этих историях присутствовала мысль, которая в толковании зла подчеркивала нечто примитивное, грубое, нечто действительно банальное и объяснимое.

– Понять значит и оправдать, – воспротивился общему тону разговора один голос. – Это слова одного великого писателя, который на себе почувствовал огромные размеры зла и преступления. И который сказал, что когда заходит речь о зле, надо бы выдумать и использовать новый язык, ибо с помощью нашего способа говорить и думать глубина зла не может быть выражена.

На мгновение воцарилась тишина. В этом человеке я узнал того самого незнакомца с заднего ряда в конференц-зале.

– Я приезжаю на такие встречи для того, чтобы услышать все возможные толкования и попытаться понять природу и силу преступления, против которого нет защиты, перед судьбоносной силой которого мы беспомощны.

Возможно, где-то еще эти слова могли показаться неуместными, даже трагикомичными, но этот человек говорил смиренно, с гипнотической уверенностью в себе, что на мгновение вызвало тишину в зале, и присутствующие стали слушать его внимательно. А он продолжал:

– Мне хотелось бы, чтобы объяснение было столь же простым, как и некоторые доклады, которые мы сегодня услышали, а именно, что зло и преступление это всего лишь дело криминальных типов, преступных идеологий, людей, ставших жертвами манипуляций, и ярых фанатиков. Если бы я смог сам уверить себя в том, во что поверила Ханна Арендт, возможно, и я спал бы спокойно. Однако мой сон – это всего лишь ужасный, непрерывный кошмар, ибо такие утверждения никем не доказаны и ничем не подкреплены, они лишь обманывают нас в наших иллюзиях, что мы, придав преступлению совершенно человеческое лицо, взяли его под контроль.

В этот момент снова появился официант с полным напитками подносом, и воцарившееся было внимание ослабло. Участники встречи снова загалдели, и, как это часто бывает в таких компаниях, кто-то неуместно пошутил насчет незваного гостя, и только что начатую им тираду никто больше не слушал. Тогда тот человек повернулся ко мне, стоявшему рядом, упорно надеясь найти для своей истории хотя бы одного слушателя.

– Впервые я еще ребенком задумался о самой природе преступления, когда столкнулся с ужасом непонятного умирания, несправедливого, бессмысленного, назовите как хотите. Знаете, бывает, что кто-то проживает свой век, ни разу не увидев мертвого человека, а кто-то другой задыхается от постоянного присутствия смерти и наяву, и во сне. Мне было десять лет, когда началась Вторая мировая война. Я жил с родителями в провинциальном городке, который оккупировали немцы. В наш дом подселили семейство фольксдойче. У них был сын, немного старше меня. Мы с ним подружились. Как-то раз он сказал мне, что мой отец арестован и что сегодня после полудня его расстреляют вместе с остальными заложниками. Я рассказал об этом матери, она сказала, что это детские выдумки, отца отпустят. Но мой новый товарищ схватил меня за руку. «Я никогда не вру, я слышал это от папы. Пойдем, сам увидишь!» Он повел меня к бывшему фабричному двору, мы спрятались за земляной насыпью. Ждали недолго. Немцы поставили два пулемета, а потом вывели из барака группу людей со связанными руками. Среди них я увидел отца. Тут у нас на глазах начали стрелять. Я увидел, как отец падает. Он был сильным, высоким мужчиной в расцвете сил, никогда ничем не болел. Та бессмысленная отцовская смерть, свидетелем которой я стал, сопровождала меня все мое детство и молодость. Да, это было самое ужасное чувство: понять, что какое-нибудь такое преступление совершается без смысла и без причины, что смерть может настигнуть любого, случайно выбрав его на улице среди тысяч людей. А своих убийц он даже не знал, и они тоже не знали его, это была совершенно абсурдная смерть, ужасное преступление. С того дня я онемел, утратил способность говорить, и мне потребовалось много времени, чтобы снова заговорить, благодаря усердному вниманию матери и заботе и любви младшей сестры.

Шум за столом усиливался с каждой новой бутылкой вина. О незваном госте все забыли – все, кроме меня, слушавшего его историю из любопытства и из приличия.

– Сейчас, когда я рассуждаю об этом значительно позже, мне ясно, что то трагическое событие определило мою дальнейшую судьбу, что это было своего рода печатью, «красным клеймом», которое навсегда отметит мою жизнь. Знаете, это то, что я пытаюсь доказать вам, человеку, который теоретически занимается вопросами преступления и наказания, жертвы и палача, – а именно, что все это невозможно полностью охватить не только разумом, но и эмоциями, что существует нечто над этим. Древние греки силу «ведущего, который идет рядом с нами и который помнит наше предназначение», называли «даймон».

Тут мой собеседник на мгновение замолк.

– В каждом человеке обитает таинственное, непознаваемое, нечеловеческое, нематериальное существо, которое управляет его судьбой. Мою мать отправили в лагерь, и там она скончалась, даже не увидев лиц своих убийц. И та смерть была анонимной. Так же как и насильственная смерть моей сестры в день освобождения от руки разъярившегося бойца, у которого произошел нервный срыв и он принялся убивать всех, одного за другим, кто оказался поблизости. Не так давно я потерял и дочку. Она погибла в Сараеве от пули снайпера. Тут, уважаемый мой господин, нужно говорить не о банальности преступления, а о даймоне, который для кого-то ангел-хранитель, а для кого-то судья и исполнитель наказания, о действии чего-то мощного и неприкасаемого, чего-то такого, что мы не можем объяснить. Я убежден, что над каждым отдельно взятым человеком, над каждой семьей, над целыми народами есть та таинственная сила, которая называется даймоном. Она их ведет, спасает или же уничтожает. Разве можно рассуждать о банальности зла, когда все эти смерти, смерти самых дорогих мне людей, и не только их, но и смерти многих других людей, хоть и совершенные рукой человека, в действительности дело убийц без лица, анонимных палачей, которые вообще не знали, кто их жертвы. Я сам, в отличие от госпожи Ханны Арендт, с рассуждениями которой о банальности зла здесь соглашаются, уверен, что зло имеет космическую природу, что оно иррационально и неудержимо. Грех, наказание, прощение, утешение – все рассуждения об этом бессмысленны и фальшивы.

Я видел, как в уголках глаз этого человека появляются слезы. Он отер их рукой. Я хотел что-нибудь сказать, выразить запоздалое сочувствие, но ничего не произнес. А он как будто бы застеснялся после всего, что сказал. Встал, не попрощавшись, повернулся и ушел. Я не успел спросить, как его зовут, в сущности, мы с ним даже толком не познакомились.

Возможно, со временем я и забыл бы о нашей встрече и о его необыкновенной исповеди, если бы не произошло нечто, освежившее мои воспоминания. Несколько дней назад в телевизионных новостях сообщили о взрыве бомбы в переполненном пассажирами автобусе, совершенном психически ненормальным мужчиной. Показали фотографии жертв. На одной из них я узнал лицо человека, который тогда, вечером, рассказывал мне о беспощадном насильнике, даймоне, о мифическом существе, которое связывает нас с потусторонним миром.