Дом Павлова
Шрифт:
На третьи сутки стал донимать голод. Ведь за это время всего-то и съели по нескольку сухарей да немного пареной пшеницы, которую обнаружили в каком-то подвале. Не густо!
Правда, Павлову с Александровым достался еще помидор — один на двоих. Увидел его Александров, когда полз впереди.
— Гляди, сержант, вон закуска лежит.
Действительно: на обочине мостовой лежал большой красный помидор. Выглядел он очень аппетитно.
— А под ним того и гляди — мина, — с досадой добавил Павлов. — Да мы его сейчас «разминируем». А ну, давай отползай подальше…
Александров
— Может, отравленный? — неуверенно сказал он, облизывая пересохшие губы.
— Станут они у себя разбрасывать отравленное. Разве что своих травить! — возразил Павлов. Только теперь до него дошло, что и минировать-то противнику у себя в тылу незачем было. — Скорей всего раззява какая-нибудь обронила, спасибо ей… — И он разломил спелый плод.
Помидор оказался сладким, сочным и немного притупил чувство голода. А главное — утолил жажду. Воды ведь в городе давно уже не было. Водопровод бездействовал, и воду приходилось брать либо в Волге, либо в маленьких речушках, что протекали по оврагам. Еще выручали бассейны, куда стекались дождевые потомки. Но за двое суток, что Павлов и его товарищи действовали по тылам врага, ни один такой бассейн не попадался. Так что сочный помидор пришелся более чем кстати.
А вот и показались знакомые зеленые вывески. Это военторг. Два дня назад штурмовая группа Павлова начала отсюда свой трудный рейд в тыл противника. Теперь только бы перебраться через улицу — и, можно сказать, пришли домой. Но соваться очертя голову опасно. За двое суток многое могло измениться.
На пути — маленький домик. Под ним — подвальчик. Сюда, пожалуй, можно рискнуть. Подвальчик, помнится, тесный, так что даже если там и гитлеровцы, то вряд ли их очень много.
Приготовив гранаты, Павлов, Черноголов, Александров, Евтушенко и Шаповалов — все, кто уцелел, подползли к домику. Но на этот раз гранаты не понадобились. В подвале оказались свои, из седьмой роты.
— Павлов! Жив!
— Поесть, ребята, найдется?
Нашлось сало, хлеб.
— Где наша рота?
— На месте. Где была, там и стоит… Но туда засветло не пробраться. Снайпер…
— А мы его малость охмурим, — подмигнул Павлов. — Значит, так: вы вчетвером оставайтесь пока тут, — приказал он своим усталым спутникам, — а я подамся в роту…
Теперь гранаты пошли в ход. Одна за другой они подняли густое облако пыли. Отличная завеса! Под ее прикрытием Павлов в два-три прыжка преодолел неширокую улицу.
А еще через пять минут он уже докладывал командиру роты Наумову: потери — девять человек. В универмаге наших не оказалось. Фашистов за время рейда перебито не меньше полусотни. Геройски вели себя Александров, Черноголов и Шаповалов.
О результатах рейда сообщили по телефону в штаб батальона.
— Девять человек, говоришь?.. — переспросил Жуков, услышав о потерях. И немного помолчав, приказал — Дать Павлову сутки отдыха. Заслужил.
Сержант не стал медлить
21 и 22 сентября были критическими днями для шестьдесят второй армии. Тяжело пришлось и Тринадцатой гвардейской. Противник бросил на центр города четыре соединения, сотню танков, авиацию. Гитлеровцы стремились отрезать дивизию Родимцева от основных сил армии.
Это им не удалось. В первые же часы боя гвардейцы отразили двенадцать атак. Бой длился весь день, и после короткого ночного перерыва наутро разгорелся с новой силой.
Но все попытки противника выйти в полосе обороны Тринадцатой дивизии к Волге были отбиты. За два дня противник смог продвинуться лишь на несколько десятков метров. Это стоило ему сотен убитых солдат и офицеров и сорока трех сожженных танков.
Гвардейцы прочно удерживали полоску земли вдоль побережья и несколько прилегающих к нему кварталов, вплоть до площади Девятого января.
Рано утром двадцать второго сентября Наумов позвонил из дома военторга в батальон:
— Идут четыре танка с десантом. Сдерживаем петеэрами. Прошу огонька…
Жуков доложил Елину, и сразу же заговорила наша артиллерия. Вражеские танки стали маневрировать.
Из командного пункта батальона хорошо просматривалась местность. Жуков обратил внимание на небольшое строение. Отличная позиция, чтоб отрезать подступы к дому военторга. Эх, туда бы станковый пулемет…
Капитан подзывает командира пулеметной роты:
— Посмотри, Дорохов, на ту хатку! Кто у тебя есть?
Дорохов моментально понял. Действительно, лучшей позиции не сыскать.
— Сержант Демченко смог бы…
— Отлично. Его и пошлите. Да поживей!
Потомственный хлебороб Павел Демченко с детства привык трудиться и любил труд. Добротно, с чувством большой ответственности, он делал всякую работу. С таким же чувством он относился и к доверенному ему «максиму». Пулемет у него, что называется, сверкал, а чистка оружия была ритуалом. Как ни устанет, но не успокоится, пока не убедится, что на пулемете не осталось ни одной соринки. Многие в роте помнили случай — это было еще в заволжском резерве, — когда Демченко среди ночи вскочил с койки и бросился в угол казармы, где стоял его пулемет. Потом смущенно теребя свои темные усики на худощавом лице, объяснял, что увидел дурной сон: будто после боя не почистил оружие…
Обычно медлительный, Демченко преображался в бою. Опасность словно прибавляла ему силы. Вот и сейчас. Пока танки, уклоняясь от огня нашей артиллерии, продолжали маневрировать, Демченко и двое бойцов успели протащить пулемет и замаскироваться.
Возможно, противник и не заметил, как проскочил Демченко, а может быть, просто не придал этому значения, хотя все происходило на виду. Как бы то ни было, но фашистские танки, облепленные автоматчиками, продолжали двигаться.
И тогда разыгрался этот смертный бой с четверкой вражеских танков. Он продолжался всею полчаса.