Дом Павлова
Шрифт:
Тут его окликнул старший политрук. Фамилии офицера Павлов не знал, но он запомнил его еще с ночи, когда видел его на левом берегу Волги, и кто-то сказал, что это работник политотдела дивизии.
Тот, видно, тоже узнал Павлова.
— Из седьмой роты? — спросил он, осматривая коренастого сержанта. Павлов был весь увешан оружием. Получив утвердительный ответ, офицер распорядился: — Пойдешь, сержант, со мной. Там одного гада надо выкурить…
И они стали пробираться по улице.
Пули свистели все чаще и чаще, и вскоре пришлось поползти.
Старший политрук прыгнул в воронку:
— Вот
Павлов проворно развернул ручной пулемет и открыл огонь. Старший политрук лежал рядом.
Кончался диск. Офицер взял из холщовой сумки новый и на мгновение поднялся, чтоб подать его. Но диск выскользнул из его рук, и он, привалившись к краю воронки, стал медленно сползать…
Сколько смертей видел солдат Яков Павлов! Но эта, первая на сталинградской земле, отозвалась в душе как-то по-особенному. Всего несколько слов сказали они друг другу за те недолгие минуты, что пробыли вместе. Но здесь, когда за спиной Волга, а под ногами изрытая железом, израненная и сожженная земля Сталинграда, каждое слово товарища и каждый выстрел по врагу значили особенно много…
Павлов ладонями приподнял безжизненную голову этого человека, ставшего ему вдруг таким близким. Какое молодое хорошее лицо! Сержант бережно опустил голову убитого и прикрыл лицо пилоткой. Потом подобрал скатившийся на дно воронки диск и быстро зарядил пулемет.
В эту минуту все мысли были прикованы к окну — второму слева на четвертом этаже. Очередь за очередью посылал он в окно, мстя за того, кто с пробитой головой лежал рядом.
Что сталось с вражеским снайпером — неизвестно. Настигла ли его пулеметная очередь, или он, убедившись, что открыт и за ним охотятся, покинул позицию? Но только из второго окна слева на четвертом этаже больше не стреляли. И взвод лейтенанта Ивана Бойко смог продвинуться вперед.
Так начал сержант Павлов воевать на сталинградской земле.
…Еще только светало, лишь занималось утро второго после переправы дня, когда командир батальона капитан Дронов явился по вызову полковника. Длинная, метров в двадцать, штольня была заблаговременно вырублена в береговой круче и укреплена накатами бревен. Теперь эта штольня — отличное место для командного пункта. Штаб полка уже обжился, словно не одни сутки он здесь.
Елин поставил третьему батальону задачу: занять два дома — среднюю школу и тот, в котором находится магазин военторга. Оба эти здания имели важное значение. Дом военторга контролировал площадь Девятого января, а школу необходимо занять, чтоб упрочить положение в только что отбитом у врага здании Госбанка.
Капитан скользнул взглядом по лежавшему на столе плану Сталинграда. Все выглядит стройно и просто! Ровные улицы и проезды, просторные площади, правильные прямоугольники кварталов… И во что все это превращено! Попробуй выбей фашиста, ведь он сидит совсем рядом — вот за этой изрытой воронками улицей или вон за теми развалинами, где за каждым камнем сторожит смерть.
Елин перехватил взгляд капитана и провел ладонью по карте, густо испещренной разноцветными карандашами. Лишь вторые сутки работает он с этой картой, а как она разрисована! Положение меняется поминутно: только нанес обстановку, как свежие значки уже больше не нужны…
— Действуйте, Виктор Иванович, — напутствовал командир полка, — по-нашему, по-волжскому…
Командир полка считал Дронова земляком — капитан ведь тоже волжанин, сын астраханского рыбака.
Дронов в ответ почтительно вытянулся. Его тронула теплота этого обычно сурового человека. Немалый путь по дорогам войны прошли они вместе и теперь хорошо понимали друг друга.
Возвращаясь от командира полка, капитан Дронов задумался. Поразительно длинными оказались сутки. Даже не сутки — двадцать два часа минуло с того момента, как он покинул баржу.
А скольких уже нет! Убит Павел Довженко — командир седьмой роты, ранен командир девятой… Лучшие люди…
Дронов снова стал обдумывать поставленную полковником задачу: средняя школа, военторг.
Седьмой ротой теперь командует политрук Наумов. По правде говоря, командир из него дельный, и в нем он уверен. Эту роту и пошлет он на военторг, и пусть с ней пойдет заместитель комбата капитан Жуков. А девятую на здание школы поведет он сам. Лейтенант Бойко хоть и бравый — вчера это еще раз подтвердилось, — да командуем ротой первый день. Нет, с ним он пойдет сам…
Но идти с девятой ротой Дронову не пришлось. Не успел он выбраться из подвала, где расположился командный пункт батальона, как почувствовал сильный толчок в правую руку повыше локтя. Перед глазами пошли крути, и он словно провалился во мрак.
Связной Николай Формусатов, неотступно следовавший за своим командиром, оттащил его назад в подвал, и там раненым сразу же занялась санинструктор Чижик — так все в батальоне звали Машу Ульянову, худенькую стриженую девушку с упрямым рыжеватым хохолком, постоянно выбивавшимся из-под пилотки.
Жуков немедленно доложил командиру полка.
— Принимайте батальон и продолжайте выполнять задачу, — раздался в телефонной трубке басовитый голос Елина.
В свои двадцать четыре года Жуков уже имел военную биографию. А ведь не прошло и пяти лет с тех пор, как чернявый паренек, московский слесарь Алеша Жуков шагал после смены в вечернюю школу. Ребята прозвали его Цыганом. Еще называли его Жук, и не от одной фамилии родилось это прозвище: Алешу окрестили так за густые, почти сходящиеся у переносицы темные брови. Но вот пришла повестка из военкомата, и черная шевелюра — сколько девушек заглядывалось на нее! — погибла под рукой парикмахера, призывник сменил пальто из бобрика на солдатскую шинели. И больше с этой шинелью уже не расставался. После ленинградской полковой школы был Халхин-Гол, потом Тюменское училище. Июнь сорок первого застал Жукова командиром взвода. Он изведал горечь неудач, горечь отступления. Однако и там, в Пинских болотах, он не просто отступал, а, выходя из окружения со своими людьми, во вражеских тылах уничтожал захватчиков.