Дом последней надежды
Шрифт:
— Сдохнет, — шипение прервало мои мысли. А следом раздался мерзковатый смех. — Сдохнет, сдохнет…
Старуха постучала палкой по полу, и звук этот резкий все перевернул.
Конечно.
Она его ненавидит, что видно невооруженным глазом. А ненависть — хороший повод… отравление… не сразу, поскольку это подозрительно, а вот постепенное, малыми дозами. И потому у нас ему стало лучше, старуха не могла добраться, а молодой организм переварил отраву, чем бы она ни была. Но колдун вернулся, а она…
— Что ты ему дала? — я повернулась к старухе, которая вошла в комнату и застыла,
Я не поверила.
Темные руки.
Пальцы крючковаты. Губы шевелятся, чмокают, будто старуха что-то жует… все-таки она не человек? Человек, я не вижу за этим уродливым обличьем иного.
— Сдохнет, сдохнет… — она дернула задом, будто собираясь пуститься в пляс. — Ишь, развелось… моих топили… всех топили… в колодце… сказали, проклятые… а этот живой… служит… проклятый… надо всех извести… мор на деревни…
Она бормотала что-то еще, про мор и мертвецов, которые выходят плясать в полночь, про воду из колодца, стиравшую разум, про берега, где младенчики плетут косы из водорослей. А привязав их к лодкам, лодки топят…
Она была настолько ненормальна, что…
— Вон поди, — велела я, но услышана не была.
Отравление. Что делают при отравлениях? Поят… активированный уголь еще дают. И промывают желудок, хотя сомневаюсь, что здесь я найду клизму.
Чистая вода…
…и небезопасно оставлять их вдвоем. Со старухи станется разбить голову мальчишке, просто из ненависти…
Я выволокла ее из дома, а старуха не сопротивлялась.
— Сдохнет… теперь точно сдохнет… пойдет вниз-вниз и по лесенке… я спасла… всех спасла…
Она сделала шаг и упала.
И затряслась всем телом.
Завыла страшно, а мой пес подхватил этот вой, и от дуэта этого взлетели вороны, закружились с карканьем… и не только вороны, дом содрогнулся, распадаясь на несколько сущностей. Потом придется его чистить, но…
Потом.
Вода.
И кувшин.
И колдун, который еще был жив. Я поила его, как умела, не обращая внимания, что вода льется по шее, на грязное платье, на кучу тряпья, на мое кимоно, которое после сегодняшней прогулки только выбросить. Я вливала воду силой, а когда ее стало слишком много, перевернула тело на бок. И организм понял, чего хотят.
Его рвало.
Водой и желтоватой жижей, и еще чем-то слизистым и пенным. В полумраке не разглядеть… а я, кое-как отерев лицо, заставила его снова пить.
…если яд давали давно, то вода не поможет. Он в крови и печени, и нужно переливание, а еще детоксикация. И с таким же успехом можно желать золотую башню с парой единорогов при ней. Бессмысленно…
…но я не позволю мальчишке умереть.
Если есть малейший шанс.
Если…
…они пришли, когда он перестал стонать, но лег на бок и дышал, слабо, вяло, но все равно дышал. И пульс был. Я сидела рядом, держа его за руку… я ждала, думала, что вот еще немного и нить этого пульса оборвется, но… он был.
Я говорила мальчишке, шептала, что уходить никак нельзя, у него обязательства, и вообще колдунов мало, но… это все, что я могла сделать, и ощущение собственного бессилия, этакой вопиющей бесполезности, раздражало.
А потом пришли они.
Смешной толстяк в зеленом кимоно, надетом явно в спешке, ибо было оно запахнуто на левую сторону, как делают покойникам, и Бьорн с огромным сундуком.
Сундук он нес бережно.
И на целителя поглядывал так, будто прикидывал, что надо бы и его на плечо усадить. Поверх сундука.
— Его отравили, — сказала я и голос не дрогнул. — Не знаю, чем, но травили давно… понемногу… я дала воды, потом его вырвало и…
Господин Нерако кивнул.
И преобразился, разом перестав казаться забавным. Он весь подобрался, движения сделались скупы и точны. А я вдруг поняла, что каким-то непостижимым образом оказалась в углу комнаты.
На сундуке.
Лекарь ощупал исиго. Оттянул веки, заглянул в глаза. В рот. Склонился над телом, обнюхивая желтоватую влажную кожу… поцокал языком.
Пробормотал что-то…
…дальше было… не знаю, я просто смотрела.
Вот пальцы его разминают горло, а в кожу на груди ввинчиваются тонкие иглы, на концах которых дрожат синие и зеленые камни. Лекарь касается камней, и они начинают пульсировать. Словно огоньки новогодние. Игл становится больше, целые созвездия их собираются на теле, особенно ярко сияют те, которые встают над печенью. А колдун пытается шевелиться, но…
…ему подносят флягу, и он замирает.
А господин Нерако вытаскивает из сундука ступку и пестик, и с дюжину мешочков. Он развязывает их, и сыплет содержимое в ступку, когда щепоть, когда две, и кажется, что действует наугад. Он растирает. И льет тягучую жидкость, запах которой заставляет меня зажать нос.
Он вливает снадобье в горло колдуна, и тот глотает… правильно, он ведь без сознания, а камни на вершинах игл наливаются чернотой. И гаснут один за другим.
…и снова растирать.
Смешивать.
Бурую мазь лекарь наносил лопаточкой, покрывая кожу исиго толстым слоем ее. И лишь затем выдохнул, сдавил запястье мальчишки, прислушался к пульсу и кивнул.
— Вы успели вовремя, госпожа… еще немного и не в силах человеческих было бы вернуть его.
— Он…
— Все в руках богов, но смею полагать, что молодой человек довольно скоро очнется. Однако, надеюсь, что вы понимаете, что закон и совесть велят мне доложить о произошедшем, ибо попытка отравления ядом чинары есть преступление серьезное, умолчать о котором я не имею права.
Он вытирал руки грязною тряпицей, а я думала, что вовсе не столь уж беспомощен и мягок этот человек, как казалось Шину.
Продать?
О да, он заплатил бы за Мацухито и триста золотых, и четыреста, но лишь потому, что так проще, а он не привык усложнять себе жизнь.
…и завтра надо бы наведаться в красный дом.
Глядишь, и пойму, что с ним неладно.
— Хорошо, — со вздохом сказала я и, сунув руки в рукава наткнулась на горшочек, о котором успела крепко позабыть. Если не колдун, которому в ближайшее время точно не до расспросов, то, возможно, господин Нерако не откажется взглянуть. Лекари ведь разбираются в травах… — Могу ли я попросить вас еще об одной услуге…