Дом последней надежды
Шрифт:
— Хорошо, — кажется, он выдохнул с облегчением.
— Я просто не люблю, когда меня используют.
— Я не…
— Ты мог бы объяснить.
— Ты слишком меня боялась, женщина…
…не я.
Но…
Не важно, что сделано, то сделано.
— Не тебя, — рынок жил своей жизнью. Мы прошли мимо тележки, с которой свисали серебристые рыбьи хвосты. Минули лоток со вскрытыми ракушками, которые старуха поливала темной жижей. Глаза ее были затянуты серебристой пеленой, но руки двигались четко.
Когда
…а сквозь маску проглянуло другое лицо с вытянутым носом и безгубым ртом, полным мелких острых зубов. Они способны разгрызть не только плотную раковину, но и кости неплохо дробят. Я моргнула, но видение не исчезло, напротив, сама фигура преобразилась. Вот уже не грязное кимоно на старухе, но складки кожи, прикрывающие тощее ее тело. Руки длинны, на пальцах когти желтые и широкие, такими хорошо раскапывать могилы…
…живых она не трогает. Разве что где младенчика ненужного выкинут…
…или пьянчужка приснет в неправильном месте…
…или…
— Уходи, — просвистело создание, пригибаясь. И я отступила.
Я…
…они давно живут здесь. И тот мальчик с темной кожей, который притворяется водовозом. Некогда он прибыл из страны Хинай, но заблудился, и отныне ищет дорогу, спрашивая о ней у путников, а после сам берется вести и заводит…
…или вот та юдзё, которая, презрев все указы, прогуливается по рынку в поисках клиента. Ее пояс приспущен, а в руках на длинном стебле покачивается тряпичная хризантема. Не стоит обращать внимание, что кожа юдзё нет-нет да побледнеет, покроется мелкой чешуей, а движения обретут змеиную гибкость и…
…она тянет мужскую силу, розовея и молодея…
…тот старик-нищий, что замер на перекрестье улиц с протянутой рукой. Вложи монетку, и он поделится удачей, но уж больно грязен и неопрятен старик, а потому многие обходят его стороной, иные и бранятся, и те находятся, которые камень швыряют, а после удивляются, откуда взялись тридцать три несчастья в их судьбе.
Я дала ему золотой.
Почему бы и нет? Мне нужна удача… мне надо много удачи, иначе ничего не выйдет…
— Все у тебя получится, та, которая видит сокрытое, — склеенные многолетним молчанием губы старика разомкнулись, и монетка исчезла во рту. В лицо вдруг пахнуло горячим ветром, и мы оказались на другой стороне рыночной площади.
Узкая улочка.
И горбатый мостик, через который не всякая нечисть способна перебраться. И топчется, вздыхает тяжело криворотый носильщик, то и дело тюк свой огромный поправляя. И мне лучше не приглядываться к тому, что спрятано в нем.
Целее буду.
За мостиком — дорога, широкая и выложенная круглым камнем, а значит, пересекли мы черту, которая отделяет белый город от иного.
…парк открыт.
Здесь ныне тихо.
День холодный, да и… кому гулять? Солнце поднялось высоко, повисло начищенною бляхой. Небо синее, ясное, отражается в ледяных зеркалах. А те трещат под ногами и…
— Не замерзнешь? — Урлак нарушает молчание.
— Нет.
Холода я и вправду почти не ощущаю. Зато…
…Иоко никогда не приходила сюда зимой. Да и весной наведывалась нечасто. Ни к чему девице хорошего рода показывать себя перед всякими там… а вот отец, когда был жив, любил приезжать сюда. И не один. Матушка надевала самое лучшее свое платье, всякий раз иное. Она выбривала лоб, чтобы после, набелив лицо, собственноручно нарисовать два черных уголька бровей.
Иоко давали бумажный зонт.
И доверяли крохотную корзинку, в которой… проклятье, она забыла, что же в этой корзинке лежало… главное, что-то очень нужное… и была весна.
Зеленая трава.
Свежесть воды. И бледно-розовые цветы вишни, чей запах дурманил. Их было так много, что воздух и тот окрашивался розовым цветом. Порой поднимался ветер, он кружил лепестки, собирал их горстью, складывая узорами, будто приглашая поиграть…
Иоко смеялась.
И ловила лепестки. И отец тоже смеялся, а мама хмурилась, но тогда и ее недовольство виделось частью удивительной игры.
Я сглотнула.
И прижалась к плечу Урлака.
…та, чужая память, не должна причинять боли, но я все равно ощущаю ее остро. А ведь был и другой парк, с качелями, с каруселью и лошадками, которые бегали по кругу. Лодочки с полетом до небес и редкий отдых, потому что нет для ребенка хуже праздного времяпровождения. Лучше делом заняться.
Очередным.
— Значит, я теперь твоя жена? — вопрос все-таки требовалось прояснить. А что ветер и… сливы дремлют. Темные стволы, легкая серебристая взвесь инея на ветвях… они переживут эту зиму.
А я?
— Не совсем, — Урлак коснулся моей шеи и проворчал. — Холодная… о чем ты вообще думаешь, женщина?
— О том, что с тобой делать.
Он фыркнул.
И рассмеялся.
А я улыбнулась. Смех у него… хороший смех, открытый… и мне тоже хочется смеяться, правда, и плакать тоже. Слезы — то наследие, от которого, похоже, мне не избавиться.
— Мы будем жить долго и счастливо, — сказал Урлак, а у меня не возникло желания спорить. — И ты родишь мне детей.
— А если нет?
Счастье, оно на самом деле иллюзия. Вот есть, а стоит присмотреться… в нем правды не больше, чем в личинах, которые примеряют чудовища. Поэтому, Иоко, не стоит обманываться…
— Значит, не родишь, — спокойно ответил Урлак. — Захочешь, подберем кого…
…а здесь это просто.
Здесь нет социальных работников и комиссий, которые бы постановили, что одинокая женщина после сорока с воспитанием сироты не справится…
— Не захочешь…
Он пожал плечами. И просто обнял. Уткнулся носом в шею, опалил дыханием и проворчал: