Дом последней надежды
Шрифт:
…запасы кухонные.
И письмо почтеннейшему хранителю, который, помнилось мне, был другом отца, и в этом теперь виделся свой особый смысл. Захочет ли он принять меня?
…не узнаю, если не спрошу.
Нерешительность Иоко, неуверенность ее в себе и во всем мире никуда не ушли, и мне стоило немалых сил преодолевать их. Моя рука дрожала, и кисть никак не желала касаться шелка…
Нужные слова…
…нужные знаки, которых я сама не напишу, ибо рисование и в юные детские годы давалось мне не слишком хорошо. А значит, я должна воспользоваться умением Иоко, но при том переступить через
…нехорошо тревожить занятого человека.
Нехорошо. Но иногда приходится.
…знак шэнь — обращение… и уродливейшая клякса, которой не место на листе. И злость. И тут же страх… она так привыкла бояться, эта девочка, что не верила себе самой.
Я со вздохом отложила ненаписанное письмо.
Седьмой испорченный лист.
…попрошу Кэед.
Вопросов задавать она не станет.
И сложив кисти в шкатулку, я вышла в сад. Сад нас обеих успокаивал. Здесь уже ощущалась прохлада, и память подсказывала, что мороза приходили здесь рано, наводя свой особый порядок, что в доме, что в городе.
Я подняла тронутый багрянцем кленовый лист.
И еще один.
В доме найдется глиняная чаша для осеннего букета… а если и нет, то… в той, другой жизни, мне вечно не хватало времени, чтобы остановиться.
Зимы пролетали, оставляя после себя сожаление об испорченных солью сапогах, и еще ощущение слякоти и общей неустроенности. Сгорали весны и лето умещалось в один миг, между удушающей жарой и осенними вдруг дождями, а те…
…те тянулись и тянулись, раздражая сумраком.
Здесь дожди тоже будут.
И сумрак.
И солнце надолго спрячется за серую стену облаков. И говорят, что осенью оживают разные духи. Лисы-кицунэ плетут себе наряды, выплавляя золото из листвы. Они собирают ее в огромные медные котлы, под которыми раскладывают костры из шишек и человеческих костей, и тот, кто вдохнет дыма этих костров, сам получит толику силы.
Мудрости.
И злобы.
Поэтому ставни осенью запирали.
…а еще люди складывали собственные костры, из старых вещей, ибо, не досмотришь, и из древних шлепанец появится бакэ-дзори [17] , а фляга для сакэ породит коварного шептуна-камэоса [18] …
17
В это существо превращается традиционная японская соломенная сандалия дзори по достижении столетнего возраста (обычно кем-то забытая в кладовке), если хозяева плохо заботятся о своей обуви. Бакэ-дзори бродит ночами по дому и напевает слова: «Карарин, корорин, канкорорин! Глаза три, глаза три, зуба два!»
18
Фляга от сакэ, которая разменяла сотню лет, тоже оживает, приобретая при том скверный характер, но и способность бесконечно воспроизводить напиток, который в нее наливают.
…засвистит ветер, разрезанный серпом ветророжденной ласки.
Поползут к берегам рек водяные-каппа…
— Красиво, — сказал кто-то, и я вздрогнула, обернулась, выпустив ворох листвы. А ветер подхватил ее, закружил, будто пытаясь наспех вылепить то ли чудовище, то ли просто существо иного толка, каковые порой являлись людям. Главное, что на мгновенье у него получилось, но…
…кошка?
Или паук-прядильщик, способный изменить судьбу?
Сгорбленная старуха, что является без приглашения и, поселившись в доме, забирает все светлое, что было в нем?
…мужчина стоял на террасе.
Невысокий.
И пожалуй, даже хрупкий какой-то. Тьеринг? Пожалуй, но… в его чертах было что-то и местное. Правда, среди местных не попадались мне люди светлые, а этот был блондином.
Пепельным.
И волосы отрастив, не стал сбривать их со лба и боков.
Он заплел косу, украсив ее тремя белыми лентами, и это что-то да значило, но вот что — Иоко не знала. Она, было показавшаяся миру, спряталась, оставив мне и чужака, и мифических лисиц, и соседскую кошку, которая, перебравшись через забор, устроилась на террасе.
Та, словно подглядев мысли, приоткрыла желтый глаз и усмехнулась.
— Не боишься, женщина? — голос у мужчины был низким, хрипловатым.
Простуда?
Или сам по себе?
— Вас?
— Ее, — он указал на кошку, чей хвост раздраженно дернулся. — Говорят, они вырастают огромными, способными сожрать человека…
Теперь она открыла оба глаза и, перевалившись на спину, подхватила плотный лист.
— Хвост у нее пока один, — возразила я.
…взмах лапы, и когти попросту разрубают лист на аккуратные полосы… а ведь и вправду для кошки это немного… чересчур? Но она лежит и смотрит, выжидающе так.
Прогоню?
Схвачусь за метлу? Или сразу за колдуном отправлю?
— Вреда от нее нет, — я опустилась рядом с кошкой и осторожно коснулась мягкой шкурки. — А польза несомненна… мыши не досаждают.
Как ни странно, гость мой не стал возражать. То ли привык к существам необычным, то ли не счел возможным воевать в чужом доме. Кошку, впрочем, он обошел стороной, и, приблизившись ко мне, сказал:
— Я представлял тебя иначе.
— Я не представляла вас вовсе, — кошка заурчала и потерлась о пальцы.
Оборотень или нет, но ласку она любила.
— Урлак. Хевдир здесь.
Надо же… а не похож… то есть, не то, чтобы я имела представление о том, как должен выглядеть хевдир, но… Наместник, опираясь на память Иоко, редко появлялся на людях. А если и случалось ему покидать лаковые стены своего дома, то путешествовал он в шелковом палантине, который несли крепкие мужчины. Паланкин окружала охрана с бамбуковыми палками и мечами.
Впереди шествовали барабанщики.
И мальчики с трещотками.
Человек с морской трубой, издававшей хриплый протяжный звук.
За паланкином на серых осликах, украшенных золотом щедро, что любимые наложницы Императора, следовали Советники и мудрецы, пара колдунов, целитель, писцы и законники… и кажется, лично Наместника никто не видел, а кто говорил, что видел, описывал роскошь его одеяний…
…наряд на хевдире был не то, чтобы бедный, скорее уж… обыкновенный?
Шелковая рубаха на шнурке.
И узкие штаны с черными нашлепками на коленях. Длинная кожанка, украшенная потрепанным шнуром, а еще парой вышитых на спине морских змеев.