Дом Солнц

Рейнольдс Аластер

О самом графе мы больше не слышали.

Много позднее, когда нейрохирурги (те же, которые лечили мою мать) объявили меня здоровой, выяснилось, что мальчишке повезло куда меньше. Его Палатиал — устройство, благодаря которому мы, не встречаясь, погружались в одинаковые иллюзии, — давал сбои еще похуже моего. Из зеленого куба извлекли улыбающийся, пускающий слюни овощ, и все попытки восстановить его когнитивные функции провалились. В итоге его вернули в Палатиал, подключив к игре на нейронном уровне. Лишь в зеленом кубе ему было хорошо.

Меня, к счастью, вытащили вовремя.

Так

мне всегда представлялась моя жизнь. Отдельные ее эпизоды вызывают куда больше вопросов. Родилась я в большом, постоянно меняющемся доме на краю Золотого Часа. Большую часть моего затянувшегося детства у меня был приятель, который изредка прилетал поиграть. Я помню шаттл и роботов, спускающихся по трапу вместе с маленьким хозяином. Мальчишка был вредный, а вот имени его я не помню. Возможно, он даже являлся наследником конкурирующего семейства, а взрослые надеялись, что детская дружба приведет к браку. Не вызывает сомнений, что у меня был Палатиал, который со временем вышел из строя и затянул меня в свой мир.

По-моему, если подавлять воспоминание, с ним случится одно из двух. Либо оно останется подавленным, закрытым для осознанного и неосознанного воспроизведения. Либо, что куда вероятнее, подавленное воспоминание проявится иначе. Оно проникнет в другие воспоминания и подгонит их под себя.

Я вспоминала гибель Призрачного Солдата. В его крике звучала агония, подрывавшая мою взрослую уверенность в себе.

Мы совершили чудовищное преступление?

Если конкретнее: я его совершила?

Последним местом, где я побывала в ипостаси Абигейл (речь только о той ипостаси), стала лаборатория, где мы растили шаттерлингов, — огромная комната со сводчатым потолком, со сверкающими белыми балконами и лестницами, со штабелями баков. Если не считать гула устройств, подающих энергию, периодических звонков и писка контрольных приборов, в лаборатории было тихо как в могиле. Все стерильное, холодное, — казалось, это место смерти, а не создания чего-то связанного с жизнью и страстью. Людмила Марцеллин уже получила тысячу клонов самой себя. В этой лаборатории содержались девятьсот девяносто девять клонов Горечавки. Приготовили и тысячный бак, но он пока пустовал.

Людмила отправила свои корабли в космический войд, а сама решила остаться. Главным парадоксом ее авантюрной затеи стало то, что ей не следовало отлучаться с Золотого Часа, если она желает упиваться обожанием общества, ее породившего. Людмила утешалась тем, что ее клонированные копии с багажом ее воспоминаний, накопленных на момент последнего сканирования, полетят к звездам. Если все получится — по-моему, Людмила не сомневалась в этом ни секунды, — клоны унесут ее квинтэссенцию в необозримое будущее. В один прекрасный день клоны могут слиться в единое человеческое существо, которое назовется Людмилой Марцеллин, хотя настоящая Людмила к тому времени будет давно мертва и, наверное, забыта.

Здорово, когда тобой восхищаются, — это я понимала. Только я не была первой, использовала чужую идею и не могла рассчитывать на восхищение, равное тому, которым упивалась Людмила. Поэтому я решила не остаться на Золотом Часе, а полететь с клонами.

Скоро мои воспоминания отсканируют

в последний раз, меня подготовят к погружению в бак и синхронизируют с другими шаттерлингами по стадии роста. Мой пол на конечной стадии будет выбран случайно. Никто, даже техники, которые разрабатывали и курировали программу клонирования, не заметит разницу между мной и обитателями других баков. Дважды слепой скрининг утаит мою сущность даже от контрольных приборов, которые будут работать со мной так же, как с другими шаттерлингами. Не останется и документации с определением того, который из шаттерлингов — настоящая Абигейл. Когда проснусь, я возьму себе новое имя.

Самое прекрасное в том, что я даже не вспомню, кем была прежде. Мои отсканированные воспоминания подаются во все головы, так что все шаттерлинги запомнят, как заходили в лабораторию и смотрели на пустой бак. Все они смогут воображать себя Абигейл. Всех снабдят стандартным набором моих воспоминаний — о доме, о мальчишке, об опасных играх в Палатиале. Само погружение в бак не сделает мои воспоминания ярче или достовернее, чем у других.

В лабораторию я вошла одна, но сейчас за спиной услышала чье-то дыхание. Полная дурных предчувствий, я обернулась, но это была лишь мадам Кляйнфельтер. Совсем старая, она теперь носила экзоскелет и передвигалась по дому бесшумно, как призраки моей матери. Мадам Кляйнфельтер по-прежнему имела допуск во все комнаты дома, поэтому и в лабораторию вошла без предупреждения.

— По-твоему, уже пора, да, Абигейл? — недовольно спросила мадам Кляйнфельтер, глядя на пустой бак, рядом с которым я стояла.

— Корабли готовы и испытаны. Клоны близки к зрелости — хоть сейчас выпускай из баков и шлифуй сознание.

— А ты? Ты готова стать тысячной?

— Полностью готова.

— Боюсь, нейрохирурги не согласятся.

— Им платят, чтобы они ни с чем не соглашались. По крайней мере, мне так кажется. — Я пристально взглянула на мадам Кляйнфельтер, показывая, что не потерплю возражений. — Я права? Что они вам наговорили?

— Что ты еще не оправилась от пагубного воздействия Палатиала.

— Прошло больше года. Сколько времени, по их словам, мне еще понадобится?

— Они не хотят делать скоропалительных прогнозов. Может, полгода, может, год.

— Или два, или три… Вам не приходило в голову, что, пока я «больна», у них есть работа и жалованье?

— Они и твою мать лечат.

— На ней они поставили крест много лет назад, — с ухмылкой напомнила я.

Мадам Кляйнфельтер нахмурилась, признавая, возможно неосознанно, мою правоту:

— Тем не менее прислушаться к ним стоит. Последнее сканирование фактически увековечит твой характер. Все плохое и хорошее, что будет в нем на тот момент, перейдет шаттерлингам. С твоими пороками и недостатками им жить до скончания времен. Не находишь, что должна передать им что-то получше нездоровой психики?

— Ничего я им не должна. Они — это я.

— Нет, Абигейл. Они — это не ты, как бы тебе этого ни хотелось. Шаттерлинги — твои дети. Чем отчаяннее подгонять их под себя, тем неуправляемее они станут, тем сильнее тебя разочаруют. Из-за шести месяцев или года — или сколько там уйдет на полное выздоровление… Не разумно ли подождать, прежде чем начинять им головы? Если все пойдет по плану, перед тобой целая вечность. Спешить сейчас не к чему.