Дом стеклянных призраков
Шрифт:
И жизнь его отныне так и потекла – спокойная жизнь мудреца, зрителя и ленивого критика, апатично перемалывающего жвачку дней, без особого аппетита хрустящего своим поп-корном перед экраном. Мельтешит на белом полотне какая-то цветная суета, какая-то невразумительная хрень носится туда-сюда. Можно от скуки посмотреть на это мельтешение, можно даже попытаться вникнуть и выдернуть из этого мусора некие сюжетные линии, сделав вид, что тебе интересно. А можно, послав все сюжеты к такой-то матери, просто поспать: откинуться на доставшемся тебе стуле
* * *
Сегодняшняя заметка про психованного самоубивца, помимо всякого Петрова желания, проникла в голову его досадливой мухой и тут же успела коварно отложить в дремлющие извилины своих скользких опарышей – Пётр это просёк и вышел из себя. Он немного знал героя заметки, Дмитрия Феодосиевича Воронцова. Член Союза художников, «автор многочисленных работ, признанных новаторскими в том числе и за рубежом», был, на взгляд Петра, типичным для провинции пошлым придурком, бездарным мазилкой с превеликими претензиями. Мнил себя, чмо несчастное, не то Ван Гогом, не то Пикассо. Какие-то шоколадные домики в тени жестяных пальм, какие-то мармеладные девятиэтажки, абрикосовые джипы, торговцы сверкающим урюком какие-то…
Но одна картина Воронцова всё же произвела на Петра впечатление. Она называлась «Дом стеклянных призраков». Картина очень сильно, прямо сказать – радикально, отличалась от всего остального, что создал Дмитрий Феодосиевич Воронцов. На этом полотне не было его характерной нарочито-дебильной слащавости и гнуснейшего заоблачного оптимизма. Как будто однажды Воронцов вдруг протрезвел, глаза его обрели ясность, и увидел он…
…мрачный, тёмный, отсыревший дом на безлюдной окраине. Тяжёлое, предгрозовое небо… Ветер гонит мимо дома клубы жёлто-серой пыли и старого мусора. Гонит куда-то в чёрный провал подворотни, придавленной обвисшей, осыпающейся каменной аркой. Дом пристально и жадно смотрит с картины покалеченными глазницами окон, утыканными стеклянными осколками. И в одном из этих чёрных окон – на последнем, третьем, этаже – виднеется нечто алое, по форме напоминающее человека. Какой-то нелепый мазок – секундный отсвет заходящего солнца, бросившего на миг свою искорку сквозь тучи, вечерняя игра света и тени, хитро схваченная осколками оконного стекла… Или какой-то странный туман, просочившийся в заброшенную комнату…
В местной картинной галерее, где незадолго до гибели проводил свою выставку Воронцов, «Дом стеклянных призраков» симпатией посетителей не пользовался. Культурные дамочки брезгливо морщили угрястые носы: «Надо же! Хороший художник, а такую гнусность
И вот теперь Воронцов умер, наглотавшись битого стекла. Что подвигло его на этот безобразный поступок? Для общества это так и осталось загадкой. Дмитрий Феодосиевич был человек немолодой, степенный, к экстравагантным выходкам не склонный, избалованный вниманием местной прессы и городских властей. Пил, правда – ну, да кто у нас не пьёт. В общем, явление для уральской провинции вполне нормальное.
* * *
Придя домой, Пётр заперся в своей комнате. Вопросы домочадцев о том, где он «изволил шляться три дня подряд», остались без ответа. Пуская в потолок сигаретный дым, Сапегин против воли вспоминал «Дом стелянных призраков». Воронцовское творение стояло перед ним так живо, будто висело прямо на потолке – на месте жёлтого никотинового пятна. По мере того, как глаза Петра наливались сном, Дом медленно растворялся в снежной дымке. Закатное солнце постепенно притухало, отползая за грань темноты, и Дом терял свои угрюмые гротескные очертания. Он становился похожим на чьё-то плачущее лицо. Осколки в слепых окнах превратились в слёзы. Не нужно бояться… Не нужно. Это просто волшебный покой, обретённый в непонятной тоске…
Потухшая сигарета выпала на пол. Пётр крепко спал – впервые за несколько последних недель.
* * *
Дмитрий Воронцов свои последние годы прожил в полном одиночестве – без жены, бросившей его чёрт знает сколько лет назад; без детей, забывших своего отца давным-давно. Единственным его приятелем, единственным преданным спутником жизни был алкоголь. Обо всём этом Пётр Сапегин узнал на кафедре живописи родного худграфа. Там же узнал он и о том, что Воронцов при всей своей внешней благообразности обладал тяжёлым характером – мог оскорбить и обругать едва знакомого человека ни за что ни про что. А месяца за два до самоубийства Дмитрий Феодосиевич начал проявлять откровенные признаки помешательства: нёс всякий вздор студентам на лекциях и в разговорах с коллегами, бессмысленно дерзил начальству. После той злополучной выставки пил без продыху каждый день, уверяя при этом окружающих, что ему стала ведома некая «страшная тайна». Пятидесятилетнего Воронцова, несмотря на всю его известность, уже собирались турнуть из института, но не успели. Он сам себя турнул, и не просто из института, а вообще из всего.
Конец ознакомительного фрагмента.