Дом у кладбища
Шрифт:
Полагаю, нет надобности подробно объяснять моим читателям, рожденным и воспитанным в Англии, что представляет собой парк «Феникс» под Дублином. Ирландия в наши дни так же легко доступна, как Уэльс. Ее следует изучать не по «Синим книгам», снятым с полки {63} , а по зеленым и коричневым книгам наших полей, гор и вересковых пустошей. От прекрасных ирландских ландшафтов, которые видны в голубой дымке с оконечностей английских мысов, вас отделяют неполных четыре часа морского путешествия плюс десять шиллингов за проезд. Даже если бы Ирландия, помимо больших неиспользованных возможностей
Так вот, на запад от упомянутого наблюдательного пункта простиралась широкая зеленая равнина, вдали вился над чейплизодскими трубами дымок, а на переднем плане, в уютной лощине у реки, ясно виднелись знаменитые Пятнадцать Акров, где часто скрещивали шпаги доблестные воины и демонстрировали свою удаль забияки. Всем известно, что представляет собой артиллерийское стрельбище. Мишень располагалась в центре огороженного круга, площадь его равнялась пятнадцати акрам, на востоке и западе в изгороди имелись широкие проходы.
Оба старых приятеля отлично знали, куда им смотреть.
Отец Роуч оказался — по чистой случайности — на месте событий; когда на поле прибыли враждующие стороны, он читал требник — почему бы и нет: в промежутках между войсковыми учениями, а также случаями, подобными тому, о котором идет речь, место это было вполне уединеннылм. Святой отец, как обычно, незамедлительно присоединился к пришедшим, дабы прекратить роковой раздор.
Доводы его, однако, оказались не вполне в ладу со здравым смыслом (так мне почему-то кажется).
— Не хочу знать подробностей вашей размолвки — мне противно само слово «ссора», но, лейтенант О'Флаэрти, дорогуша, даже если допустить на минуту самое худшее: что он вас отхлестал…
— А кто осмелится такое допустить? — свирепо осведомился О'Флаэрти.
— Ну тогда предположим, мой любезный, что он плюнул вам в лицо. — Его преподобие предпочел пропустить мимо ушей вырвавшееся у лейтенанта возмущенное восклицание и продолжал: — Пусть так, но неужели это настолько важно, дорогой вы мой? Вспомните, какое бесчестие и унижение претерпел блаженный святой Мартин {64} — и что же? Он кротко улыбался, а с уст его не сорвалось ни единого поносного слова, лишь «Ave, Maria».
— Распорядитесь, сэр, чтобы священник оставил место поединка, — сердито сказал О'Флаэрти Паддоку, но тот, поглощенный переговорами с мистером Мэхони, его не услышал.
Роуч же переместился поближе к Наттеру, чтобы обратить свои благочестивые усилия на него. Наттер тут же вспыхнул и, судя по всему, разгневался не меньше О'Флаэрти.
— Лейтенант О'Флаэрти, обращаюсь к вам, — вновь занудил елейным голосом отец Роуч, — вы человек молодой, и лейтенант Паддок, выступающий на вашей стороне, молод тоже. Мне, любезные друзья, столько лет, сколько вам обоим вместе, и вот мой совет: не проливайте крови, даже шпаг из ножен не извлекайте; не слушайте военных: они всегда стоят за драку, потому что дамам нравится, когда мужчины дерутся. Пусть обвиняют вас в малодушии, называют трусами, дезертирами — не обращайте внимания.
— Нет, это уж слишком, Паддок. — Обидные слова, перечисленные его преподобием в качестве гипотетических характеристик, не на шутку
— Apage, Sathanas! [15] {65} — обиженно забормотал его преподобие, затряс круглым, отливающим синевой подбородком и кротко отмахнулся от говорящего толстенькой розовой ручкой.
— Тогда оставайтесь и смотрите сколько влезет, мне не жалко, но только без шума; ведите себя как примерный христианин и держите язык за зубами, если же поединки вам и вправду противны…
15
Отыди, Сатана! (лат.)
О'Флаэрти высказал еще далеко не все, что намеревался, но внезапно его речь прервалась, лицо покраснело и перекосилось. Согнувшись в три погибели, он минуты две не сводил с Роуча взгляда, горевшего неземным огнем, затем своей костлявой ручищей сжал предплечье Паддока так немилосердно, что маленький джентльмен от внезапной боли даже взвизгнул:
— О… О… О'Флаэрти, шэр, отпуштите, шэр, мою руку.
О'Флаэрти глубоко втянул в себя воздух, издал короткий стон, отер взмокший красный лоб и выпрямился; судя по всему, он пытался поймать упущенную нить беседы.
— Сэр, определенно, с вами что-то неладно? — обеспокоенно спросил Паддок sotto voce, [16] растирая пострадавшую руку.
— Так оно и есть, — ответил фейерверкер уныло, даже с горечью.
— И… и… и что… как же… вы ведь… а? — выдавил из себя Паддок.
— Вот что, Паддок… притворяться ни к чему… это яд, Паддок, все дело в нем, — отозвался О'Флаэрти свистящим шепотом (любимое выражение романистов).
16
Вполголоса (ит.).
— Господи… Боже милосердный, сэр! — в панике воскликнул смертельно побледневший Паддок и, вздернув подбородок, как прикованный уставился на своего могучего визави — вид этих двоих ни в малой мере не отвечал общепринятым представлениям о том, как полагается выглядеть героям перед битвой.
— Но… этого не может быть, а как же доктор Стерк и… бог мой… противоядие. Не может этого быть, сэр, — торопливо проговорил Паддок.
— Ложки две-три я выплюнул, да и на дне банки немного осталось, только что теперь об этом говорить, — робко и печально отозвался великан.
Из уст Паддока вырвалось проклятие — едва ли не впервые на памяти окружающих; он резко отвернулся от своего собрата по оружию и сделал несколько шагов прочь, словно махнул на все рукой. Такой поступок был бы, однако, совершенно немыслим.
— О'Флаэрти, лейтенант… не буду вас упрекать, — начал Паддок.
— Упрекатьменя? А кто же, по-вашему, меня отравил, дружочек? — огрызнулся фейерверкер.
Паддок лишь вскинул на него глаза, а затем с кротостью и смирением ответил: