Дом у озера Мистик

Ханна Кристин

Оставшиеся магазины имели непритязательные, а подчас и нелепые названия: магазин тканей «Игла», пончиковая «Дырявый Моисей», магазин детской одежды «Детский уголок», боулинг «Дрожки Дуэйна», «Империя Евы. Платья», итальянский ресторан «У Витторио». В каждом окне красовался плакат с текстом: «Это предприятие поддерживается лесозаготовками» — возмущенное напоминание политикам, живущим в домах с колоннами где-то в далеких городах, о том, что лесозаготовки — основа существования этого района.

Это был маленький истощенный городок лесорубов, но Энни, глаза которой привыкли к стеклу, стали и бетону, он казался чудесным. Небо сейчас было серым, но она помнила, каким оно может

быть без одеяла облаков. Здесь, в Мистике, небо выплывало из рук Бога и разворачивалось насколько хватало взгляда. Это была величественная земля впечатляющих пейзажей и воздуха, пахнущего сосновой хвоей, туманом и дождем.

Совсем не похожая на Южную Калифорнию.

Эта неожиданная мысль болезненно напомнила Энни, что она — тридцатидевятилетняя женщина, стоящая на пороге нежеланного развода, — едет домой потому, что ей больше некуда направиться. Она старалась не думать ни о Блейке, ни о Натали, ни о большом пустом доме, нависающем над пляжем. Вместо этого она вспомнила то, от чего ей было не жаль уехать: жару, от которой у нее болела голова, страх заболеть раком, который, как ей казалось, коварно прятался в невидимых лучах солнца, смог, который раздражал глаза и обжигал горло. Она думала о днях «плохого воздуха», когда не следовало выходить на улицу, о грязевых оползнях и пожарах, способных всего за один день поглотить целый жилой район.

Здесь же были ее корни, они распространялись далеко вширь и уходили глубоко в землю. Почти семьдесят лет назад сюда приехал ее дед, немец с внушительной челюстью, со вкусом к свободе и готовностью поработать пилой. Он построил свою жизнь, работая на этой земле, и тому же обучил своего единственного сына, Хэнка. В двух поколениях Борнов Энни была первой, кто покинул эти места, и первой, получившей образование в колледже.

Энни выехала из города по Элм-стрит. По обе стороны дороги земля была поделена на крохотные участки, «на один укус». На пятачках травы теснились стандартные дома, дворы за ними были загромождены старыми автомобилями и стиральными машинами, знавшими лучшие времена. Куда бы Энни ни бросила взгляд, ей повсюду попадались напоминания о лесозаготовках: грузовики, цепные пилы, знаки, предупреждающие о пятнистой сове.

Дорога, извиваясь, начала медленно карабкаться вверх по склону холма, все дальше и дальше углубляясь в лес. Домов становилось все меньше, они уступали место растительности. Потянулись мили тоненьких деревьев, перед которыми стояли таблички: «Вырублено: 1992. Посажено: 1993». Примерно через каж дые четверть мили попадалась новая табличка, менялись только даты.

Наконец Энни добралась до поворота на посыпанную гравием дорогу, пролегающую через пятнадцать акров старого леса. В детстве она любила играть в этом лесу, он был ее детской площадкой. Она провела бесконечные часы, пробираясь сквозь влажные от росы кусты гаултерии и перелезая через стволы поваленных старых деревьев и выступающие из земли корни в поисках сокровищ: огромных белых грибов, которые растут только ночью, при свете луны, олененка, ожидающего возвращения матери, студенистых комочков лягушачьей икры, почти незаметных в трясине.

Наконец Энни увидела впереди двухэтажный фермерский дом, обшитый досками, — дом, в котором она выросла. Он выглядел точно так, как ей помнилось: пятидесятилетнее строение с остроконечной крышей, выкрашенное в жемчужно-серый цвет с белой отделкой. Беленая веранда опоясывала весь дом, на каждом столбике висели в оплетках горшки с геранью. Над кирпичной трубой клубился и расползался в низком тумане дым.

За домом батальон старых деревьев охранял тайный пруд, окаймленный папоротником. Мох покрывал стволы деревьев и свисал между ветками, словно кружевные шали. Лужайка плавно спускалась к серебристой ленте ручья, где водился лосось. Энни помнила, что, если пойти по траве босиком в это время года, между пальцами будет хлюпать вода, а ручей будет издавать звуки, похожие на храп старика.

Она въехала на место для парковки за дровяным сараем и выключила двигатель. Взяв сумку, вышла из машины и направилась к дому.

Как только она позвонила, дверь распахнулась и перед ней предстал Большой Хэнк Борн — высокий мужчина под сто килограммов весом — ее отец. С секунду отец смотрел на дочь, не веря своим глазам. Потом на его лице через серебристо-белые усы и бороду пробилась улыбка.

— Энни, — проговорил отец своим рокочущим, зычным голосом.

Он раскинул руки, Энни бросилась в его объятия и спрятала лицо на его груди. От Хэнка пахло древесным дымом, мылом «Айриш спринг» и ирисками, которые он всегда носил в нагрудном кармане рабочей рубашки. От него пахло ее детством. Несколько мгновений Энни просто черпала успокоение в объятиях отца. Наконец она отстранилась.

— Привет, папа.

Она избегала встречаться с ним взглядом, опасаясь, что он увидит слезы в ее глазах.

— Энни, — повторил отец, только теперь в его голосе слышался невысказанный вопрос.

Она заставила себя встретиться с его испытующим взглядом. Для своих шестидесяти семи лет отец выглядел хорошо. Его глаза сохранили яркость и смотрели с любопытством молодого мужчины, хотя и были окружены морщинами. Отражение пережитых им испытаний появлялось на его лице лишь иногда и быстро исчезало, как тень, набежавшая на его морщинистое лицо, когда в дождливый день на впереди идущей машине загорался стоп-сигнал или когда сквозь туман пробивался бездушный вой сирены «скорой помощи».

Хэнк спрятал руку в шрамах, оставленных давным-давно безжалостными ножами лесопилки, в нагрудный карман джинсового комбинезона.

— Энни, ты одна?

Она поморщилась. Вопрос был с подтекстом. И было так много вариантов ответа.

Отец посмотрел на нее так пристально, что она почувствовала себя неуютно, словно он мог заглянуть в ее душу, увидеть большой дом на берегу Тихого океана, где ее муж сказал: «Энни, я тебя не люблю». Она коротко ответила:

— Натали в Лондоне.

— Я знаю. Я ждал, что ты позвонишь и сообщишь мне ее адрес. Я собирался ей кое-что послать.

— Она живет в семье, их фамилия Роберсон. Как я поняла, там каждый день льет как из ведра и…

— Энни Вирджиния, что случилось?

Энни не договорила, деваться было некуда — только идти вперед.

— Он… он от меня ушел.

От растерянности отец сразу стал выглядеть беспомощным.

— Что?

Ей хотелось сделать вид, что нечего волноваться, что это пустяк, что она достаточно сильная, чтобы с этим справиться. Но она снова почувствовала себя ребенком, потерянным и косноязычным.

— Что случилось? — встревоженно повторил отец.

Энни пожала плечами:

— История стара как мир. Ему сорок. А ей двадцать девять.

Морщинистое лицо Хэнка словно постарело в одну минуту.

— Ох, дорогая…

Энни видела, что он пытается найти слова, и видела тревогу в его глазах, когда он этих слов не нашел. Он подошел к ней и прижал к ее щеке сухую ладонь. На секунду прошлое вышло вперед, проскользнуло в настоящее, и Энни поняла, что они оба вспоминают другой день, много лет назад, когда Хэнк сообщил своей семилетней дочери, что произошел несчастный случай, и мамочка отправилась на небо.