Дом у озера Мистик
Шрифт:
Она скучала по его смеху.
На самом деле только этого она и хотела. Она отказалась от множества других вещей, которые когда-то были для нее важны. Ей уже не важно, скажет ли он, что он ее любит. Ей все равно, поцелует ли он ее в лоб перед сном, возьмет ли ее на пикник, будет ли кружить ее в своих больших, сильных руках, пока она не завизжит. Ей только хотелось, чтобы он смотрел на нее, как раньше, как если бы она была самым важным человеком на свете. А теперь он на нее почти никогда не смотрел. Теперь он так быстро отводил взгляд, что она пугалась и думала, что, может быть, она все-таки исчезла совсем. Но этого не случилось, она всегда здесь, во всяком случае, большая часть ее, кроме одной руки и нескольких пальцев на другой. Ему просто больше
Ник нетвердыми шагами вошел в кухню и остановился в дверном проеме.
— Иззи? Почему ты уже встала?
Иззи удивленно заморгала. «Ты можешь это сделать, — думала она. — Просто ответь ему: „Папа, я готовлю тебе завтрак“». Но слова спутались в ее горле и исчезли.
— Хлопья с молоком, — сказал он с вялой улыбкой. — Энни это понравится.
Он подошел к холодильнику и налил себе стакан апельсинового сока. Потом направился к Иззи. На какое-то мгновение она подумала, что он собирается похлопать ее по плечу и сказать, что она очень красиво накрыла на стол. Или что она красиво выглядит, прямо как выглядела когда-то, такая нарядная и с косичками. Она даже сделала шаг к нему.
Но он прошел мимо, а она постаралась не заплакать.
Он снова посмотрел на стол. Не на нее.
— Иззи, детка, у меня нет времени на завтрак.
Он дотронулся до своего лба и закрыл глаза. Иззи знала, что у него снова болит голова. Она всегда у него болит по утрам с тех пор, как мама отправилась на небеса. Иззи было страшно об этом думать. Ей было очень жалко папу — таким больным он был по утрам. Ей хотелось ему сказать, что она очень-очень постарается быть хорошей девочкой, что она перестанет исчезать и начнет разговаривать, будет есть овощи и все такое.
Папа улыбнулся, только это была не настоящая папина улыбка, а чужая — улыбка папы с серебряными волосами, который никогда на нее не смотрит.
— Как вы вчера с Энни, хорошо провели время?
Иззи старалась, очень старалась, но не могла ответить. Она видела, как папа на нее смотрит, — так, словно вот-вот заплачет, и ей стало стыдно за себя.
Наконец он вздохнул:
— Пойду приму душ. С минуты на минуту приедет Энни.
Он подождал с секунду, как если бы она собиралась ответить, но она не ответила. Не могла. Она просто стояла, держа две миски, и смотрела, как он уходит.
Позже, через много времени после того, как Ник ушел на работу, Иззи сидела на диване, сдвинув колени, у нее на руках спала мисс Джемми. Энни пришла ни свет ни заря и снова принялась убирать дом. Все время, пока она работала, она разговаривала с Иззи. Она говорила так много, что иногда Иззи не могла все это слушать. Иззи нравилось, как теперь выглядел ее дом после того, как Энни закончила в нем уборку. Теперь она чувствовала себя здесь в безопасности. Она закрыла глаза, слыша успокаивающее шуршание щетки. Этот звук напоминал ей о маме, когда Иззи сидела одна с книжкой, пока мама убиралась в доме. Иззи сама не поняла, как это произошло: из ее рта вдруг вырвался звук. Это было слабое «шшшрк-шшшрк», такой же звук, какой издавала щетка, когда Энни подметала пол. Иззи широко открыла глаза. После такого долгого безмолвия ей было странно услышать собственный голос. Она была потрясена. Пусть это даже не слова, но все равно это был голос Иззи. Она-то думала, что ее говорящая часть усохла и исчезла, как ее рука. Иззи не собиралась перестать разговаривать, но однажды, после того как она побывала у доктора, она открыла рот, чтобы заговорить, но ничего не вышло. Вообще ничего. Тогда она ужасно испугалась, особенно когда поняла, что ничего не может с этим поделать. После этого все стали обращаться с ней как с младенцем, — может, взрослые решили: раз она не говорит, то и не слышит. От этого и оттого, как они все на нее смотрели, Иззи часто хотелось плакать, но и плач ее был беззвучным.
Энни другая. Она не смотрит на Иззи, как будто она сломанная кукла, которой место в мусоре. Энни смотрит на нее так, как когда-то смотрели мама и папа.
Иззи улыбнулась. Звук продолжал выходить тихий, чуть громче дыхания: «Шшшрк, шшшрк».
10
Здание окружного суда было построено сто лет назад, когда Мистик был городом лесорубов и переживал бум, в те времена, когда целые мили срубленных деревьев ждали, когда их погрузят в поезда и увезут. У всех жителей города была работа. Окружной суд занимал внушительное здание из обтесанного вручную серого камня, со множеством двустворчатых окон по фасаду; оно было расположено в центре обширной зеленой лужайки. Мощенные кирпичом дорожки окаймляли аккуратно подстриженные рододендроны и азалии. На весеннем ветру развевался флаг штата Вашингтон.
Ник стоял на ступенях здания суда, прислонившись к каменной колонне, у высокой дубовой двери парадного входа. Он пролистал свой блокнот, освежая в памяти обстоятельства ареста, который произошел больше месяца назад.
Дача показаний в суде входила в его обязанности, но он не любил эту часть своей работы. Особенно когда приходилось выступать в суде по семейным делам, где все обычно сводилось к разрушенным семьям и разбитым сердцам.
Сегодня слушалось дело Джины Пикколо. Ник знал Джину, еще когда она была ребенком. Он помнил, какой она была всего несколько лет назад, когда у нее была главная роль в детском спектакле «Оклахома!». Это была яркая, жизнерадостная девочка с угольно-черными волосами и сияющими глазами. Но в четырнадцать лет она отбилась от рук — связалась с дурной компанией. И девочки с сияющими глазами больше не было, она стала мрачной, вульгарной девицей в мешковатой одежде, которая ругалась, как лесоруб, и постоянно нарывалась на неприятности. Ее родители с ума сходили от беспокойства. Недавно она стала встречаться с семнадцатилетним парнем. Что бы ее родители ни говорили, что бы ни делали, все было без толку.
И сегодня Ник должен был дать показания в суде по поводу Джины. Он посмотрел на часы. Суд должен возобновить работу через десять минут. Он снова пролистал свои заметки, но сосредоточиться никак не мог.
Дело было в проблеме, которая тревожила его последние четыре дня. Вернее, с того дня, когда в его жизни снова появилась Энни Борн и произошли перемены с Иззи. Она, правда, не заговорила и все еще верила, что исчезает, но Ник уже заметил изменения. Она начала слушать, улыбаться, и он точно знал, в чем причина этих перемен. Рядом с Энни так чертовски легко! В этом-то и была проблема. Для Ника во всяком случае. Он постоянно думал о ней, вспоминал, как они занимались любовью, как Энни его очаровывала, как она жмурилась, как улыбалась, как то и дело поднимала руку, чтобы заправить за ухо несуществующую прядь волос, как беспомощно пожимала плечами, когда у нее что-то не получалось. Теперь, общаясь с ней, он старался на нее не смотреть — боялся, что она увидит в его глазах желание.
Ник со вздохом закрыл блокнот и направился в здание суда, в зал номер шесть.
У дверей зала стояла Джина в черных джинсах и не по размеру большом черном свитере, доходящем ей почти до колен. В ее когда-то черных волосах пестрели розовые и лиловые пряди, в носу было серебряное колечко. Увидев Ника, она прищурилась:
— Мать твою, Делакруа! Ты явился сказать им, чтобы они меня посадили!
«Откуда в ней столько злости?» — вздохнул Ник.
— Я здесь для того, чтобы рассказать судье Маккинли, что произошло двадцать шестого февраля.
— Как будто ты об этом что-нибудь знаешь! Или обо мне. Меня подставили, это был не мой кокс.
— Кто-то положил его тебе в карман?
— Точно.
— Джина, если ты решила играть так — прекрасно. Но честность была бы умнее.
Она хлопнула себя по бедру.
— Ага, как будто ты знаешь что-нибудь про честность! Меня от вас, копов, тошнит.
— Джина, ты молода…
— Да пошел ты!
— И как все молодые люди, ты думаешь, что нашла великую неоткрытую страну. Но это не так. Я уже был там, куда ты направляешься, и поверь мне, там нет ничего хорошего.