Дом ужасов

Даль Роальд

Ему был вынесен такой же приговор, как и Франсуа Равальяку, убийце короля Анри IV, казненному 17 мая 1610 года.

Утром в день казни тело Дэмьена распростерли на специальной подставке; его предплечья, бедра и лодыжки были проколоты раскаленными докрасна крюками, а в отверстия залиты расплавленный свинец, кипящее масло и горящая смола, смешанные с воском и серой.

В три часа дня атлетически сложенный правонарушитель был доставлен к Собору Парижской Богоматери, а оттуда — на Гревскую площадь. Улицы заполняли толпы народа, которые не выражали приговоренному ни своего сочувствия, ни осуждения. Представители

аристократии, разодетые как на праздник, элегантные дамы и благородные господа столпились у окон своих домов, обмахиваясь веерами и держа наготове ароматические соли на случай внезапного обморока. В половине пятого начался грандиозный спектакль. В центре площади был сооружен специальный помост, на котором распростерли тело Дэмьена. Вместе с ним на помост поднялись палач и два священника. Громадный мужчина — приговоренный — не выражал ни удивления, ни страха, и лишь желал поскорее умереть.

Шестеро помощников палача при помощи железных цепей и колец наглухо приковали его тело к деревянным доскам. Затем на его правую ладонь была вылита горящая сера, что вызвало у Дэмьена страшный по силе вопль. Можно было заметить, как на голове его волосы встали дыбом, тогда как рука продолжала гореть. Раскаленными крючьями палачи принялись выдирать из его рук, ног и груди большие куски мяса. В свежие раны заливались расплавленный свинец и кипящее масло. Все пространство площади заволокло запахом горящей плоти.

Вслед за этим руки и ноги Дэмьена обвязали толстыми веревками, к которым пристегнули по крепкой лошади, расположив шейся в каждом из четырех углов помоста. Стражники принялись нещадно нахлестывать лошадей с явной целью разорвать тело несчастного на части. Целый час взмыленные животные пытались тронуться с места, но так и не смогли оторвать ни руку, ни ногу Дэмьена. Свист хлеставших лошадей кнутов и крики палачей перекрывались воплями извивавшегося в агонии преступника.

Затем привели еще шесть лошадей и пристягнули к четырем прежним. Крики Дэмьена переросли в безумный рев. Наконец ассистенты палача получили от присутствовавших здесь же судей разрешение произвести необходимые надрезы в местах костных сочленений, чтобы облегчить лошадям их работу. Дэмьен приподнял голову, чтобы получше разглядеть, что с ним делают, однако не издал ни звука, пока разрезали его сухожилия. Он лишь повернул лицо и дважды поцеловал протянутое ему распятие, тогда как оба священника наперебой призывали его к раскаянию. После этого всю десятку лошадей снова стали хлестать кнутами, в результате чего через полтора часа после начала пыток удалось оторвать Дэмьену левую ногу.

Люди на площади и сидевшие перед окнами аристократы захлопали в ладоши. Работа продолжалась.

Вслед за этим была оторвана правая нога — Дэмьен продолжал истошно вопить. Палачи надрезали также плечевые суставы и вновь принялись нахлестывать лошадей. Когда от тела оторвалась правая рука, крики осужденного стали затихать. Голова его завалилась набок и резко дернулась назад, когда, наконец, была оторвана левая рука. Теперь от Дэмьена оставалось лишь окровавленное туловище с полностью поседевшей головой, но жизнь продолжала теплиться в изуродованном теле.

После этого палачи состригли его волосы, а священники снова приблизились к умирающему. Главный палач — Анри Сэмсон — отстранил их жестом руки, сказав, что Дэмьен уже испустил дух. Таким образом, должно было сложиться мнение, что преступник отказался от последнего покаяния, поскольку все видели, что туловище все еще изгибается из стороны в сторону, а нижняя челюсть судорожно шевелится, словно Дэмьен силился что-то сказать. Он действительно все еще дышал, вращая глазами и словно окидывая взглядом стоявших вокруг людей.

Останки покойного были сожжены на костре, а пепел развеян по ветру.

Таков был конец несчастного, перенесшего самые ужасные пытки, которые когда-либо знало человечество. Все это произошло в Париже, у меня на глазах, равно как и перед тысячами других людей, включая многих благородных и прекрасных дам, сидевших перед окнами своих домов.»

— Разве удивительно, господа, — заключил Бринкен свой рассказ, — что после того вечера я стал несколько опасаться женщин, имеющих чувства, душу и воображение? Особенно англичанок.

перевод Н. Куликовой

Роберт Блох

ВТОРОЙ ДОМ

Поезд опоздал, и потому когда Натали очутилась одна на пустынной платформе станции Хайтауэр, было уже далеко за девять.

Помещение станции на ночь закрывалось: пожалуй, это скорее была даже не станция, а полустанок, не связанный ни с каким населенным пунктом, и сейчас Натали попросту не знала, что ей делать. Она так поняла, что доктор Брэйсгёрдл встретит ее — перед отъездом из Лондона она послала дяде телеграмму, но поскольку поезд опоздал, он, вероятно, не дождался ее и уехал.

Натали в нерешительности огляделась вокруг и увидела стоявшую неподалеку телефонную будку. Возможно, это был выход — в ее сумочке лежала последнее письмо доктора, в котором он сообщал как свой адрес, так и номер телефона. Направляясь к будке, она переворошила содержимое своего ридикюля и наконец нашла то, что искала.

С самим звонком вышло небольшое затруднение: сначала телефонистка долго не соединяла ее с нужным номером, а потом в трубке послышался какой-то шум. Глянув через стекло будки на высившиеся позади станции холмы, она предположила, что именно в этом кроется причина трудностей со связью. В конце концов, сказала Натали самой себе, это ведь запад страны и живут здесь во многом по старинке.

— Алло! Алло!

Голос снявшей трубку женщины с трудом перекрывал непонятный шум, но на сей раз это были уже не помехи на линии, а слившиеся в монотонный гул голоса многих людей в помещении, где стоял телефон. Натали даже чуть наклонилась, стараясь говорить громко и отчетливо.

— Это Натали Риверс, — сказала она. — Можно попросить доктора Брэйсгёрдла?

— Как вы сказали вас зовут?

— Натали Риверс. Я его премянница.

— Его кто?

— Племянница. Могу я с ним поговорить?

— Минутку.

Наступила пауза, звучавшие в отдалении голоса показались ей еще громче, наконец в трубке раздался солидный мужской баритон.

— Это Брэйсгёрдл. Моя дорогая Натали, какой неожиданный для меня сюрприз!

— Неожиданный? Но я же сегодня отправила вам телеграмму из Лондона. Натали почувствовала, что в ее голосе звучали нотки некоторого нетерпения, и постаралась взять себя в руки. — Вы что, не получили ее?