Дом, в котором ты живешь
Шрифт:
Неужели сегодня я услышу его голос? А может, и увижу его. У меня возникало чувство, что я еду домой после долгих странствий.
Я не спеша вошла в квартиру, разделась, вымыла руки, спокойно, без суеты уселась в кресло и стала набирать номер. Надо звонить сразу на мобильный – найти его в любой точке.
– Абонент временно не доступен. Перезвоните позднее.
Значит, позвоню в офис. Скорее всего, он на работе, где ж ему быть?
– Давид Михайлович в Стокгольме, – невозмутимо ответила секретарша.
В Стокгольме! Но он был там
Да… Кому Стокгольм, а кому второй Воркутинский проезд, дом четырнадцать,, корпус пять, четвертый этаж без лифта…
Я машинально посмотрела в окно. Пейзаж показался особенно омерзительным, каким-то осклизлым. Ветер кружил над лужами грязные бумаги, фонарь освещал красно-черное граффити на облезлой стене дома напротив. Я чувствовала, что припечатана к этому месту, как будто проклята. На веки вечные.
…А где-то далеко, в Стокгольме, в холле ресторана, Давид помогает юной красавице Еве снять пальто, бережно поддерживая под локоть, ведет по залу, усаживает за столик.
Двое мужчин были в моей жизни, и оба расстались со мной без всякого сожаления. Легко предпочли мне других. А я легко смирилась. И не по гордости. А потому, что я пораженка. Сколько ни обманывай себя, а это – порода. И ничего тут не поделаешь.
В замке повернули ключ. Кто это может быть? Денис? Олег с тренировки? В квартиру, неся огромные сумки, медленно– входила мама.
– Ты уже дома? – с робкой улыбкой спросила она. – Ну, как? Как съездила? – И, присмотревшись ко мне, добавила: – Плохо?
– Совсем неплохо. – Я спешно стирала с лица скорбное выражение.
Мама и так в последнее время относится ко мне как к тяжелобольной.
– А я, видишь, пораньше сегодня. Аня меня отпустила. И знаешь, хоть с опозданием, подарок мне к празднику сделала: сто долларов.
– А ты их истратила на сладости?
– Да уж, купила кое-чего. Чайник ставь.
– А я завтра уезжаю, – сообщила я за чаем. – Буду теперь в Хабарово жить.
– Ты хорошо подумала?
– Мам, я больше не могу. Это не жизнь, а какая-то мука: без дела, без денег. Дети во мне особенно не нуждаются…
– Ну при чем тут деньги. – Мама улыбнулась извиняющейся улыбкой. – Я же работаю.
– Но я тоже не ребенок, сама зарабатывать должна.
– Ах, Маруська, это такой труд! Такая ответственность! Сколько во все это вложат денег, а вдруг ничего не выйдет. Начнут искать виноватого…
– Ладно, мам, я уж контракт подписала.
– Ты бы хоть его прочла как следует, – сокрушалась мама. – Посоветовалась бы с кем…
А дальше дело приняло неожиданный оборот. Видя мою решимость, мама заявила, что мне нечего взять с собой и надо срочно купить: халат, теплую пижаму (а вдруг там холодно), спортивный костюм (сейчас он у всех есть), ботинки ходить за городом, тапочки (твои просто неприличные), чайник, банку кофе, шампунь, зубную пасту, кремы… Я догадываюсь, что маме просто хочется пройтись по магазинам и таким образом развеять свою тоску. В действительности ей мучительно жалко меня: многодетную, неустроенную, вынужденную мыкаться по чужим домам. И себя жалко. И мальчиков-сирот. Я и сама чуть не плачу. Но все-таки одеваюсь и иду с мамой по магазинам.
Глава 28
Вставать все время приходилось рано. Сначала потому, что строители приступали к работе ни свет ни заря. Потом срочно нужно было готовить документы для лицензирования – тоже не до сна. Наконец, в начале июня, вышла первая реклама – потянулись клиенты, и я боялась, как. бы они не застали меня врасплох.
Я поднималась в семь, быстро принимала душ и пила кофе у себя в комнате.
Проектировщик долго не соглашался устроить мои апартаменты в облюбованном симпатичном помещении на втором этаже:
– Кабинет директора школы должен быть ближе ко входу. Вас родители не найдут.
Но я все-таки настояла и теперь по утрам пила кофе в комнате окнами в сад. Комната будто и сама была продолжением сада: пушистый ярко-зеленый ковер, шелковые светло-серые шторы, зеркала и мебель, плетенная из ротанга: кровать, кресло, маленький столик.
Надо сказать, что моя комната не была исключением. Весь дом после ремонта чудесно Преобразился, и я с гордостью демонстрировала его клиентам, чувствуя себя в какой-то степени автором этих волшебных перемен.
Сразу после ремонта все казалось каким-то игрушечным – красивым, но ненастоящим. Потом в школе стали появляться учителя, приносить книги, конспекты, закупать учебники, диски, наглядные пособия. Жизнь постепенно закипала.
С персоналом вообще все получилось очень удачно. По другую сторону железнодорожной станции находился небольшой городок, там жили и трудились авиаконструкторы. В институте со мной училась девчонка из этого города – Маринка Смолякова. После педпрактики на третьем курсе к ней приклеилось смешное прозвище: Малина Вареньевна. Дети, которых она учила, усмотрели в обыкновенном имени отчестве – Марина Валерьевна – сладкий компонент.
Маринка жила по старому адресу, по специальности уже несколько лет не работала, но помочь согласилась с радостью. Буквально через неделю после нашего разговора мой кабинет наводнили разнообразные молодые женщины в костюмчиках, модельных туфельках, в сумочках – дипломы, удостоверения, свидетельства. Большинство смотрели на меня подобострастно. Еще бы! Давликанов предлагал зарплату на порядок больше той, которую им платил муниципалитет нищего городка.
Все знали про испытательный срок и теперь демонстрировали трудолюбие: являлись на работу к девяти, обустраивали свои классы, готовили материалы – словом, хотели показать товар лицом.