Дом, в котором...
Шрифт:
Как только все рассаживаются и Македонский выключает свет, Табаки начинает вопить, что ему ни черта не видно и что он не может делать записи. Специально для него включают настенную лампу. Я и забыл, что он все еще строчит в моем дневнике. Бедняга Р Первый. Псих ты или не псих, а разбирать каракули Табаки радости мало.
Рыжая жалуется Сфинксу на Кошатницу — хозяйку трех высокомерных котов. Стервятник делится со Слепым планами организации своих похорон.
— Прошу поместить меня в стеклянный саркофаг и не оплакивать
— А как же бедные Птички? — спрашивает Слепой.
— Птичек можете замуровать рядом. Их и все мои кактусы. Процедура будет подробно описана в завещании, так что не беспокойся ни о чем.
— Как поживаешь, Курильщик? — застенчиво спрашивает Красавица.
Протягивает руку, чтобы поздороваться, и опрокидывает стакан с «Сосной». И жутко расстраивается. Просто ужасно. По одеялу растекается коричневая дорожка.
Македонский дает мне полотенце.
— Вытрись, Курильщик, ты облился.
Я вытираюсь, пожимаю руку Красавице, говорю ему: «Привет-привет! Не обращай внимания, это просто спирт», — и пытаюсь отползти от лужицы с еловым запахом, пропитывающей одеяло, но отползать мне некуда, слева — Лорд, справа — загородочная подушка Шакала.
— Как в старину погребали, с лошадьми и с челядью, — мечтательно говорит Стервятник. — Так и меня прошу схоронить среди кактусов. На каждое веко положите по серебряному ключику, а в руки — две скрещенные отмычки…
— Прости меня, пожалуйста, Курильщик, — просит Красавица. — Это я во всем виноват! Я всегда и во всем виноват! Всегда!
— Чушь какая! — возмущаюсь я и лезу в карман за платком, но вместо платка там тлеющий окурок, о который я обжигаю пальцы, и это очень больно.
— Кстати, как поживает моя родственница? — спрашивает Стервятник Слепого. — В добром ли она здравии? Не нуждается ли в чем?
Мне не слышно, что отвечает Слепой, но видно, как он зачем-то показывает Стервятнику ладонь.
— Ай-ай-ай! — качает головой Стервятник. — Ну до чего все-таки злобное создание!
Я решаю, что они обсуждают один из подаренных Стервятником кактусов, и переключаюсь на Рыжую.
— Кажется, ей мало осталось, — говорит она Сфинксу. — Все время спит и все чаще нас путает. Даже коты перестали на ней валяться.
Сфинкс говорит, что это печально.
— Как сказать, — пожимает плечами Рыжая. — Может, все даже к лучшему.
Я знал, что эта девчонка чудовище, и Сфинкс, наверное, тоже об этом знал, потому что не приходит в ужас от ее слов.
Чудовище достает из рюкзака потрепанного плюшевого мишку и сажает к себе на колени. Строит из себя невинного ребенка.
Мне делается худо от ее повадок и всех этих разговоров о смерти, похоронах и всем таком прочем. Я ложусь лицом к динамику магнитофона, чтобы никого больше не слышать.
Но здесь меня настигает не пойми откуда взявшийся Лэри.
— Даже если Пауки нашли у тебя что-то нехорошее, это еще не
— Спасибо, — говорю я. — Ты меня здорово утешил.
Будит меня Табаки.
В спальне никого, кроме нас двоих. Очень солнечно и жарко. Полкровати застелено, аккурат до того места, где лежу я. Табаки в трех майках разной длины, и никаких тебе пуговиц. Я вспоминаю, что и вчера их на нем не заметил. Должно быть, этот период в его жизни миновал.
Тру лицо, чешу голову, зеваю.
— Поехали! — требует Табаки нетерпеливо. — Сейчас самое время для визитов. Давай, одевайся скорее!
В голову мне летит неопрятный ком. Я его разворачиваю, и оказывается, что это моя рубашка. Мятая, в коричневых пятнах, с прожженным насквозь нагрудным карманом. Я просовываю в него палец, и он чернеет. Решаю остаться в майке, в которой спал. Она тоже не очень чистая, но в ней я по крайней мере не буду выглядеть убийцей.
Табаки отползает к краю кровати и с грохотом падает на пол. Проделал бы он такой фокус в Могильнике, его на неделю запечатали бы в гипс. Ручной и ножной. Чтобы избавить от вредных привычек.
Визиты начинаются с заезда в Кофейник. Мы занимаем столик у окна, и Табаки заказывает два кофе и булочки. Народу в Кофейнике немного. Четыре зевающих Пса поедают омлет.
— Разве здесь подают такое? По-моему, раньше давали только булки, — говорю я, не совсем уверенный в своей правоте, потому что никогда не был завсегдатаем Кофейника.
— Теперь — подают. В столовой почти никто не завтракает, и Акула разрешил перебрасывать сюда кое-какие продукты. Здесь их разогревают, и получается жуткая гадость. Очень и очень не советую.
— А где все? Почему так мало народу?
Табаки достает из-за уха сигарету, нюхает ее и придвигает к себе пепельницу.
— Все — это кто? — придирчиво спрашивает он.
— Ну, наши все…
— Не знаю. Вот посидим, поболтаем и поедем в гости к Горбачу. И будет нас трое.
Мы допиваем кофе в гробовом молчании. Это так непохоже на Табаки, что я чувствую себя все неуютнее.
Псы доедают свой подогретый завтрак и уходят. Я вдруг вспоминаю, о чем хотел спросить Табаки.
— Слушай, а где мой дневник? Куда ты его дел вчера?
Он смотрит удивленно.
— Твой что? Ах, дневник! Где-то в спальне валяется, наверное. Я его к себе не клал.
Он хлопает по пухлому рюкзаку, притороченному к спинке Мустанга. Рюкзак этот так набит, что перевесил бы самого Шакала, если бы он не подвешивал к подножке специальные гирьки-утяжелители. Они звякают и брякают при езде, и вообще, наверное, ужасно мешают, но Табаки в восторге от своей идеи и не собирается с ними расставаться. Ему, кажется, даже нравится этот грохот и лязг.