Домби и сын

Диккенс Чарльз

— Да не тужи, сдлай милость, говорю я теб, — ну что толку, если станешь все хандрить. Эхъ ты, дядя Соль! Нтъ заказовъ, такъ и чортъ съ ними!

Соломонъ старался принять веселый видъ, и улыбнулся, какъ могъ, взглянувъ черезъ столъ на своего племянника.

— Вдь особеннаго ничего не случилось. Не такъ ли, дядя Соль? — продолжалъ Вальтеръ, облокачиваясь на чайный подносъ и нагибаясь къ старику, чтобы вызвать его на объясненіе, — будь откровененъ со мной, дядюшка, не скрывай ничего, если сохрани Богъ встртилась какая-нибудь непріятность.

— Нтъ, нтъ, нтъ, — скороговоркой отвчалъ Соломонъ, — все идетъ, какъ шло, ничего особеннаго, право, ничего! Встртилась непріятность, говоришь ты: какая же непріятность?

Вальтеръ съ величайшей

недоврчивостью покачалъ головою.

— Поди ты, толкуй съ нимъ! — сказалъ онъ, — я его спрашиваю, a онъ меня! Послушай, дядя: когда я вижу тебя въ этой хандр, мн, право, становится и жалко и досадно, что я съ тобой живу.

Старикъ Соль невольно открылъ глаза.

— Я не шучу, дядюшка. Нтъ на свт человка счастливе меня, когда я съ тобой, и при всемъ томъ опять таки повторяю: мн теперь и жалко и досадно, что я живу здсь. Вижу по всему, y тебя есть что-то на душ, a еще туда же вздумалъ притворяться. Эхъ, ты, дядя Соломонъ!

— Что длать, мой милый? По временамъ, ты знаешь, я бываю очень скученъ, должно, какъ и вс старики.

— Знаешь ли, что я думаю? — продолжалъ Вальтеръ, потрепавъ старика по плечу, — если бы тутъ въ этой комнат вмсто меня сидла добренькая, тепленькая старушка, твоя жена, разумется, твоя кроткая, смирная, ненаглядная сожительница, которая бы знала вс твои привычки и обычаи, ты бы вдь не былъ въ такой хандр, дядя Соломонъ! И разливала бы она чай, и припоминала бы теб старину, и затянула бы подчасъ псенку про старинное житье-бытье… а? не такъ ли? Ну, a я что для тебя сдлаю? Ты знаешь, я люблю тебя, но все же я только племянникъ, ни больше, ни меньше, да еще вдобавокъ втреный, легкомысленный мальчишка, которому нельзя и сказать о своемъ гор. Ну вотъ я вижу ты хандришь, и почему знать? можетъ быть, ужасная тоска давитъ тебя; a какъ теб помочь? какъ утшить тебя? какъ?… закричалъ Вальтеръ, со всего размаху ударивъ по столу, такъ что блюдо слетло на полъ и разбилось въ дребезги.

— Валли, добрый мой Валли! — сказалъ Соломонъ, — если бы въ этой комнат, на этомъ самомъ мст лтъ за сорокъ съ небольшимъ сидла, какъ ты говоришь, ненаглядная моя сожительница, я никогда бы не любилъ ее такъ, какъ тебя, милое дитя мое!

— Знаю, дядюшка, — возразилъ Вальтеръ, — очень хорошо; но жен ты открылъ бы вс свои секреты, потому что она умла бы облегчить твою тоску; a я ничего, ршительно ничего не придумаю, хоть бы размозжить себ голову.

— Нтъ, нтъ, — сказалъ Соломонъ, — что за секреты? y меня нтъ отъ тебя никакихъ секретовъ!

— Ну, такъ въ чемъ же дло, дядюшка? говори, разсказывай. Ну!

Соломонъ Гильсъ еще разъ съ отчаяннымъ упрямствомъ началъ уврять, что ничего особеннаго не случилось. Вальтеръ, скрпивъ сердце, притворился убжденнымъ.

— Однако-жъ, дядя Соль, если сверхъ чаянія…

— Да говорю теб, что ничего нтъ, ршительно ничего.

— Очень хорошо, — сказалъ Вальтеръ, — перестанемъ же толковать объ этомъ; мн пора въ контору. Часа черезъ два я какъ-нибудь увернусь оттуда, и понавдаюсь, что ты станешь длать. Только смотри, дядя Соль, если я узнаю, что ты меня обманулъ, такъ ужъ прошу не прогнваться: впередъ не поврю теб ни на волосъ, и ужъ никогда ничего не буду говорить теб о Каркер младшемъ. Помни это, дядюшка Соломонъ!

Соломонъ Гильсъ, въ знакъ согласія, улыбнулся и махнулъ рукой. Вальтеръ, перебирая въ голов вс возможныя, или правильне, невозможныя средства къ обогащенію, побжалъ въ контору Домби и Сына съ озабоченнымъ видомъ и въ крайне невеселомъ расположеніи духа.

Въ это время недалеко отъ Сити, на углу Архіерейской улицы, жилъ присяжный маклеръ и оцнщикъ, производившій торговлю подержанной мебелью, которая, какъ водится въ такихъ случаяхъ, разбросана была въ самомъ поэтическомъ безпорядк по всмъ направленіямъ обширной лавки. Дюжины стульевъ прицплены были къ умывальникамъ, которые сами съ большимъ трудомъ держались за плечи буфетовъ, a буфеты, въ свою очередь, стояли на обденныхъ столахъ. Все это кувыркалось и таращилось въ

разныя стороны съ удивительнымъ эффектомъ. Немного подальше на брачной постели, утвержденной на четырехъ столбахъ, дружелюбно красовались блюда, тарелки, стаканы, рюмки, бокалы, графины и другія принадлежности богатаго пира вмст съ полдюжиной кочергъ и бальной лампой, готовой пролить нжнйшій свтъ любви и братской дружбы на всю веселую компанію. Рядъ оконныхъ гардинъ и великолпныхъ сторъ, насильственно разлученныхъ съ своими окнами, пріятнйшимъ образомъ драпировали баррикаду комодовъ, нагруженныхъ маленькими кружками изъ москательныхъ лавокъ, между тмъ какъ бездомный коврикъ, отторженный жестокой рукой отъ привычнаго паркета и преслдуемый въ своемъ несчастьи пронзительнымъ восточнымъ втромъ, вздрагивалъ и свертывался въ глубочайшую меланхолію, и, казалось, изъявлялъ душевную симпатію къ раздирательнымъ жалобамъ фортепьяна, терявшаго каждый день по одной струн, которая передъ послднимъ издыханіемъ стонала и выла отъ мучительныхъ предсмертныхъ страданій. Къ довершенію эффекта, м-ръ Брогли накопилъ въ своей лавк цлую коллекцію стнныхъ часовъ различной цнности и доброты, но вообще съ врнйшимъ ходомъ, хотя теперь ихъ стрлки остановилисъ, по-видимому, на вчныя времена вмст съ финансовыми обстоятельствами своихъ прежнихъ хозяевъ, потерявшихъ за одно съ часами и свои дорогія зеркала, которыя теперь въ лавк барышника безсовстно отражали со всхъ сторонъ ихъ банкротство и разореніе.

Самъ м-ръ Брогли былъ мокроглазый, розолицый, жестковолосый, весьма дюжій мужчина, надленный отъ природы значительнымъ запасомъ расторопности и смтливости, столь необходимыхъ при его гуманическихъ занятіяхъ. Какъ Марій на развалинахъ Карагена, возсдалъ онъ на развалинахъ чужого счастья, очень веселый и довольный судьбой, неизмнно къ нему благосклонной во всхъ начинаніяхъ и предпріятіяхъ. По временамъ онъ заглядывалъ въ лавку Соломона понавдаться насчетъ длишекъ многоуважаемаго мастера всхъ морскихъ инструментовъ, и Вальтеръ вообще зналъ его довольно, чтобы раскланиваться съ нимъ при встрч на улицахъ. Знакомство съ маклеромъ самого Соломона Гильса тоже не простиралось дале этой шапочной дружбы, и потому Вальтеръ былъ оченъ изумленъ, когда, врный своему общанію, забжалъ изъ конторы въ лавку и увидлъ м-ра Брогли; глубокомысленно сидящаго въ гостиной съ руками въ карманахъ.

— Здравствуй, дядя Соль! — сказалъ Вальтеръ, — какъ ты теперь себя чувствуешь?

Старикъ неподвижно сидлъ на противоположной сторон стола съ очками на глазахъ (а не на лбу, какъ обыкновенно) и въ глубокомъ раздумьи. При вход племянника, онъ приподнялъ голову и безмолвно указалъ на маклера. Вальтеръ отороплъ.

— У васъ дла съ моимъ дядей, сэръ? — спросилъ он, едва переводя духъ.

— Не безпокойтесь, важнаго ничего нтъ, — отвчалъ м-ръ Брогли.

Вальтеръ въ безмолвномъ изумленіи смотрлъ на маклера и на дядю.

— Вотъ видите ли, — сказалъ м-ръ Брогли, — за вашимъ дядюшкой небольшой должокъ, триста семьдесятъ фунтовъ стерлинговъ съ небольшимъ. Срокъ-то, знаете, прошелъ, и y меня документецъ. Надо съ вашего позволенія вступить во владніе.

— Во владніе! — вскричалъ Вальтеръ, поводя глазами вокругъ комнаты,

— Да, — чжазалъ м-ръ Брогли вкрадчивымъ голосомъ, бросая дружелюбные взоры, — вы не безпокойтесь, пожалуйста. Мы сдлаемъ теперь опись этимъ вещицамъ, и больше ничего; сами сдлаемъ, полюбовно и безъ шуму. Вы видите, я пришелъ безъ полиціи — зачмъ намъ полиція? обойдемся и безъ нея. Вы меня знаете.

— Ахъ, дядюшка! — пролепеталъ Вальтеръ.

— Милый Валли! — сказалъ дядя, — первый разъ Богъ послалъ на меня такое несчастье, a я уже старткъ и всю жизнь прожилъ честно.

Съ этими словами онъ сбросилъ очки, потому что безполезно было скрывать свое волненіе, закрылъ рукой глаза и заплакалъ навзрыдъ, проливая слезы на свой кофейный жилетъ. Вальтеръ, въ свою очередь, первый разъ въ жизни увидлъ ужасающую картину рыдающаго старика. Онъ оцпенлъ и долго не могь произнести ни одного слова.