Домби и сын
Шрифт:
Учебное заведеніе д-ра Блимбера было, собственно говоря, ни больше ни меньше, какъ огромная теплица; гд безпрестанно пускались въ ходъ вс возможные аппараты для произведенія скорйшаго плода. Умственный зеленый горохъ обыкновенно поспвалъ къ Рождеству, a духовную спаржу можно было добывать во всякое время года. Математическій крыжовникъ, насаженный опытной рукою Блимбера, мгновенно доставлялъ плоды, немножко кислые, но все-таки годные для употребленія. Каждое прозябаніе, греческое или латинское, мигомъ выростало на сухихъ втвяхъ подъ всми широтами и поясами дтскаго климата. Природа тутъ была нипочемъ. Д-ръ Блимберъ, и не соображаясь съ природой, такъ или иначе, заставлялъ всякую почву произращать какіе
Все это было чрезвычайно весело и очень остроумно, но система принужденія обыкновенно сопровождалась своими печальными послдствіями. Скоросплые фрукты не имли свойственнаго имъ вкуса и держались недолго. Одинъ молодой джентльменъ, старшій въ заведеніи, малый съ преогромной головой и раздутымъ носомъ, уже благополучно прошелъ черезъ вс педагогическія мытарства, какъ вдругъ въ одно прекрасное утро совершенно отказался цвсти и навсегда остался въ заведеніи, какъ чистый стебель. Говорили, будто докторъ уже черезчуръ переучилъ молодого Тутса, и бдняга вдругъ потерялъ мозгъ, какъ скоро появился пушокъ на его бород.
Какъ бы то ни было, молодой Тутсъ совершенно лишился своего мозга. Зато y него оказались прегустыя бакенбарды и чудесный басистый голосъ. Онъ пришпиливалъ къ рубах красивую булавку и, по обыкновенію, носилъ въ жилетномъ карман маленькое колечко, которое украдкой надвалъ на мизинецъ всякій разъ, когда воспитанники выходили гулять. Онъ постоянно влюблялся съ перваго взгляда во всякую няньку, хотя, къ сожалнію, ни одна нянька не обращала на него ни малйшаго вниманія.
Д-ръ Блимберъ былъ очень дюжій, толстый джентльменъ въ черномъ плать съ панталонами, засученными подъ чулки, перевязанными y колнъ красивыми лентами, какъ щеголяли встарину англійскіе дэнди. Онъ имлъ очень свтлую плшивую голову, басистый голосъ и подбородокъ ужасно раздвоенный, такъ что никакъ нельзя было понять, какимъ образомъ могла дйствовать бритва въ этой чудной впадин. Его маленькіе глаза были всегда наполовину закрыты; a ротъ всегда наполовину открывался для выраженія лукавой улыбки, какъ будто въ эту самую минуту докторъ ставилъ втупикъ маленькаго шалуна и дожидался, пока тотъ обличитъ себя собственными устами. Когда докторъ закладывалъ правую руку въ боковой карманъ своего сюртука, a лвую закидывалъ назадъ, и при этомъ слегка кивалъ головою, длая самыя обыкновенныя замчанія слабонервному незнакомцу, его фигура въ совершенств походила на сфинксъ, изрекающій свои непреложные приговоры.
У доктора былъ въ Брайтон очень хорошій домъ на морскомъ берегу, архитектуры, правда, весьма невеселой, даже, можно сказать, совершенно печальной. Темноцвтныя гардины, скудныя и тощія, скрывались въ углубленіи оконъ съ какимъ-то мрачнымъ уныніемъ. Стулья и столы были расположены рядами, какъ цифры на таблиц умноженія; камины въ парадныхъ комнатахъ почти иикогда не отапливались и скоре похожи были на колодези, a гость, сидвшій передъ ними, представлялъ ведро; въ столовой не было ничего, напоминавшаго какое-нибудь кушанье или напитокъ. Во всемъ дом ни малйшаго шума, кром громкаго боя стнныхъ часовъ, висвшихъ въ зал, которыхъ звукъ слышался даже на чердакахъ. Общее безмолвіе нарушалось только глухимъ плачемъ молодыхъ джентльменовъ, в_о_р_к_о_в_а_в_ш_и_х_ъ за своими уроками, на подобіе печальныхъ голубей, запертыхъ въ голубятн.
Миссъ Блимберъ, тонкая и довольно граціозная двушка, ни мало не разстраивала своей оссбой общей степенности докторскаго дома. Въ этой двиц, носившей коротенькіе курчавые волоеы и зеленые очки на носу, не оказывалось ни малйшихъ слдовъ втренности и легкомыслія, свойственныхъ ея полу и возрасту. Она, по-видимому, высохла и разсыпалась въ песокъ, работая въ душныхъ подземельяхъ мертвыхъ языковъ, a живыя нарчія не существовали для миссъ Блимберъ. Языку непремнно надлежало умереть, превратиться
Маменька ея, м-съ Блимберъ, была женщина неученая, однако-жъ съ большими претензіями на ученость, и, по обыкновенію, говаривала по вечерамъ, что, если бы со временемъ Господь Богъ привелъ ей познакомиться съ Цицерономъ, она умерла бы спокойно. Величайшей отрадой въ ея жизни было любоваться на молодыхъ учениковъ своего супруга, когда они выходили на улицу съ преширокими воротничками на рубашкахъ и высочайшими галстухами, рзко отличаясь отъ всхъ другихъ джентльменовъ: это былъ костюмъ въ совершенств классическій, говорила она.
М-ръ Фидеръ, магистръ и помощникъ д-ра Блимбера, былъ чмъ-то врод олицетвореннаго органа съ однимъ валомъ, на которомъ постоянно безъ всякихъ варіацій разыгрывалось нсколько однообразныхъ арій. Вроятно, въ раннюю эпоху молодости, при благопріятныхъ обстоятельствахъ, къ нему можно было бы придлать еще два, три вала; но судьба этого не хотла, и м-ръ Фидеръ, пущенный на блый свтъ съ однимъ только валомъ, посвятилъ себя отуманиванію молодыхъ головъ въ учебномъ заведеніи Блимбера. Рано молодые люди проникались печальными заботами всякаго рода и ни на минуту не находили отдыха въ туманной атмосфер окаменлыхъ глаголовъ, одичалыхъ существительныхъ и страшныхъ могильныхъ привидній омертвлаго синтаксиса. Благодаря насильственной систем воспитанія, молодой человкъ въ три недли однажды навсегда разставался съ здравымъ смысломъ; въ три мсяца взваливалъ на свои плечи вс заботы міра; въ четыре проникался самыми горькими чувствованіями противъ родственниковъ или опекуновъ; въ пять становился совершеннымъ мизантропомъ; въ полгода начиналъ завидовать бездонной пропасти Квинта Курція, a въ конц перваго года онъ приходилъ къ ршительному, неизмнному заключенію, что вс мечтанія поэтовъ и уроки мудрецовъ были ничто иное, какъ собраніе словъ и грамматическихъ правилъ, безъ всякаго внутренняго значенія и смысла!
И все-таки расцвталъ онъ, убійственно расцвталъ цлые годы въ огромной педагогической теплиц, и слава мудраго доктора достигала до необозримой высоты, когда онъ отправлялъ, наконецъ, свои зимнія растенія на ихъ родимую сторону, подъ кровлю родственниковъ и друзей.
Однажды, на порог докторскаго дома, остановился съ трепещущимъ сердцемъ маленькій Павелъ, ведомый за одну руку отцомъ, за другую — Флоренсой. Позади, какъ зловщій воронъ, шествовала м-съ Пипчинъ, съ своимъ чернымъ плюмажемъ и крючковатымъ носомъ. По-видимому, она задыхалась отъ усталости, потому-что м-ръ Домби, исполненный великихъ мыслей, шелъ очень скоро. Съ трудомъ переводя духъ, она прокаркала охриплымъ голосомъ, чтобы отворили дверь.
— Вотъ, любезный Павелъ, — сказалъ м-ръ Домби возвышеннымъ тономъ, — вотъ дйствительное средство наживать деныи и сдлаться истиннымъ Домби и Сыномъ. Ты уже почти человкъ.
— Почти, — отвчалъ ребенокъ.
Даже дтское волненіе не могло пересилить лукаваго, хотя вмст трогательнаго взгляда, какимъ сонровождался этотъ отвтъ.
На лиц м-ра Домби выступило неопредленное выраженіе досады, но въ эту минуту отворилась дверь, и его физіономія мгновенно приняла свой обыкновенный видъ.
— Дома ли д-ръ Блимберъ? — спросилъ мрь Домби.
— У себя, — отвчалъ человкъ, посматривая на Павла, какъ на маленькую мышь, которая теперь попадалась въ западню. На лиц лакея, отворившаго дверь, природа провела первые слабые штрихи постоянной улыбки, обличавшей врожденное скудоуміе, выражавшееся и въ его подслповатыхъ глазахъ. Но м-съ Пипчинъ приняла его за дерзкаго грубіяна и вспылила ужаснйшимъ образомъ:
— Какъ вы смете ухмыляться? — сказала м-съ Пипчинъ. — За кого вы меня принимаете?