Домик тетушки лжи
Шрифт:
– Записывайте, – рявкнула трубка. – Бонифаций Юлианович Бортнянский. 1907 года рождения…
– Какого?
– 1907-го, – повторила раздраженно баба, – прописан по адресу Комаров переулок, дом 7, квартира 1.
– С таким именем один?
– Да.
Я ошарашенно пробормотала:
– И где этот Комаров переулок?
– Данный вопрос не ко мне, – гаркнули из трубки, следом понеслись гудки.
Отвратительно невежливая особа! Заглянув в атлас, я обнаружила нужный адрес в самом центре города. Комаров переулок находился между Новослободской и Тверской улицами.
Я снова потыкала в кнопки.
– Липа.
– Уже не «липа», – отрезали с той стороны.
– Почему?
– На часы взгляни, – буркнула мегера, – полдень пробило.
Я швырнула «Сименс» в «бардачок». Ну и кадры, небось там сидят одни старые девы, вон какие злые, просто собаки. Хотя, например, наши псы излучают только доброжелательность! Делать нечего, придется ехать к этому Бонифацию. Может, у деда имеется внук, названный в его честь. Правда, если учесть, что дедуле без малого сто лет, внучку его небось все пятьдесят.
Комаров переулок, кривой и узкий, изгибался во все стороны. Дома тут оказались под стать переулку – кособокие, перекошенные, словно пьяные. Номер семь выглядел совсем уж мерзко. Можно посоветовать киношникам снимать в нем сериал про ужасы войны. Здание смотрело на мир выбитыми стеклами лестничной клетки. Трехэтажное, дико грязное, с облупившейся штукатуркой. Дверь в подъезд стояла нараспашку, ни о каком кодовом замке или домофоне речи не шло. Внутри было холоднее, чем на улице, и резко воняло кошачьей мочой. Первая квартира оказалась, естественно, у самого входа. Звонка не нашлось. Я заколотила в дверь ногой, послышался тихий лай, потом шарканье, затем дверь без лишних вопросов распахнулась. Я глянула на хозяина и вздохнула.
На пороге стояла мумия, замотанная в какие-то тряпки. К ногам, обутым в валенки, жалась старая болонка, грязная и клочкастая, на руках мумия держала почти лысую кошку, один глаз у которой был затянут бельмом. Вместе этой гоп-компании двести лет, никак не меньше.
– Вы ко мне? – неожиданно бодро поинтересовался дедушка.
Собачка ткнулась в мои сапоги и тоненько запла-кала.
– Фу, – строго сказал хозяин.
– К вам, – ответила я. – Бонифаций Юлианович?
Дедуся кивнул:
– Вы из собеса?
Решив не пугать пожилого человека, я поспешила подтвердить.
– Да.
– А где Танечка?
– Заболела.
– Ладно, – смилостивился дедок, – входи, детка, прямо по коридорчику, на кухню.
Я добралась до темноватого помещения и села на жесткий венский стул с гнутой спинкой. Надо же, у кого-то они еще сохранились. Помнится, подобные стояли в коммуналке на улице Кирова, нынешней Мясницкой, где прошло мое детство.
Собачка вновь ткнулась мне в ноги и зарыдала. Я нагнулась, погладила плачущее животное и обнаружила, что под скомканной шерстью нет тела, одни тоненькие, хрупкие косточки, животное было измождено до предела. Впрочем, и хозяин, и кошка выглядели просто скелетами, один обтянут кожей, другой мехом…
– Ты, деточка, зря
– Почему?
– Так пенсия еще три дня тому назад кончилась, а следующую дадут не скоро, за продуктами идти не надо. Ступай дальше.
Я обвела взглядом компанию.
– Что же вы едите?
– Позавчера каша у нас была, геркулес на воде.
– А вчера и сегодня?
Бонифаций Юлианович пошамкал ртом:
– Собрался я, милая, в «Азазель» пойти, да закрылась наша точка.
– Куда?
– В «Азазель», трактир тут недалеко был, хозяин мне для Крошки и Васьки пакет давал с объедками, добрый человек. Я тебе по секрету признаюсь, и сам ел. А почему нет? Продукты свежие… Но вот прогорел. Мне бы и не надо еды, да вот Крошку с Васькой жалко.
Я просто потеряла дар речи.
– Васька еще ничего, – продолжал Бонифаций, кутаясь в нечто, бывшее когда-то одеялом, – а Крошка плачет и плачет, спасу нет.
– Дедушка, – проорала я, – сейчас я, мигом, только подожди!!!
Вылетев на улицу, я вбежала в ближайший супермаркет и понеслась по отделам.
Примерно через полчаса была готова геркулесовая каша.
– Экая ты транжира, – качал головой Бонифаций, – на молоке сварила, с сахаром… А это чего?
– Колбаса «Докторская».
– Ишь ты, – покачал головой дед и принялся аккуратно хлебать овсянку.
Я осторожно опустила на пол две миски. Крошка и Васька ринулись к еде. Я никогда не думала, что кошка начнет с таким энтузиазмом есть геркулес. Фифина и Клеопатра ни за что бы не притронулись к этому блюду. Впрочем, наши киски отворачивают носы и от мяса, если оно, на их взгляд, недостаточно свежее. Несчастный же Васька на едином дыхании проглотил угощение, потом вылизал миску и сел около пустой посуды, уставившись на меня круглыми желтыми глазами. Впрочем, Бонифаций Юлианович и Крошка не отстали от кота. Дедушка опустошил тарелку мгновенно и потянулся к кастрюльке.
– Сейчас не надо, – пробормотала я, – может стать плохо, вы долго голодали.
– Твоя правда, детка, – вздохнул старик, – жадный стал, вот рука и потянулась.
– Вы живете тут совсем один?
– Как перст.
– Никого нет? Ни детей, ни внуков?
Бонифаций покачал головой:
– Сын умер, была еще внучка, да только она уехала давно, обещала писать, но, видно, не судьба…
– Вам никто не помогает?
– Ну приходит от вас женщина из собеса, два раза в месяц, да мне чаще и не надо… Пенсии аккурат на два похода в магазин и хватает.
Потом он, очевидно, увидал мое вытянувшееся лицо и быстро сказал:
– Я не жмусь, мы хорошо живем, в этом месяце только поистратились, потому что пришлось телевизор чинить.
И он ткнул пальцем в маленький черно-белый агрегат.
– Не могу без новостей, ты погоди, сейчас тебе кой-чего покажу…
С этими словами дедушка пошел к двери.
– А как звали ваших родственников? – поинтересовалась я.
– Сына Егором, внучку Катей, – ответил Бонифаций и добавил: – Жена еще была, Елизавета Андреевна, царство ей небесное, светлая память… А больше и никого.