Домик тетушки лжи
Шрифт:
Он ушел. Я осталась сидеть на холодной кухне, разглядывая руины мебели и остатки посуды. Грязные занавески свисали с ободранного карниза, здесь не было даже тараканов, от которых так страдают старые дома, расположенные в центре. Скорей всего хитрые насекомые не заглядывали в квартиру, зная, что там нечем поживиться.
Внезапно Крошка подошла ко мне и села у ног, преданно глядя в глаза.
– Что же мне с вами делать? – пробормотала я, лихорадочно соображая, как поступить.
Тут раздался кашель, и в кухню вступил Бонифаций Юлианович с гордо поднятой головой. Я посмотрела на старика и почувствовала, как в горле заворочался тяжелый горячий ком. На дедушке была старенькая, застиранная гимнастерка, на которой блестели бесчисленные ордена и медали.
– Вот, –
Я оглядела «иконостас», а потом бросила взор на шатавшихся от слабости Ваську и Крошку, еще раз обежала взглядом кухню…. Внезапно ком в горле скатился вниз и лег камнем в желудок. Дедушка-то ветеран, орденоносец. У таких людей неплохая пенсия. Значит, работница собеса, пользуясь тем, что старик живет один, вульгарно обманывает его. Знаю, такие случаи бывают. Недавно Аркадий отказался защищать мошенницу, патронажную сестру. Она приходила к одиноким, больным людям и врала, что килограмм масла стоит двести рублей, а бабушки, неспособные сами выйти из квартиры, верили ей. И ведь эта дрянь приносила своим подопечным чеки, небось подбирала у касс бумажки с нужными суммами. Большинство покупателей просто бросает их.
– Дедушка, – сказала я, – уж, извини, не хотела тебя сразу новостью огорошить, думала потихоньку подготовить…
– Чего стряслось? – спросил Бонифаций.
– Я твоя правнучка Дарья, дочка Кати, приехала забрать тебя к себе.
ГЛАВА 23
– Что? – пробормотал дедушка, пятясь. – Как?
Боясь, что старик мне не поверит, я начала быстро-быстро плести невероятную историю.
– Как забрать? – бубнил Бонифаций. – Прямо так? А Васька с Крошкой?
– И их тоже, естественно.
– Но вещи!
– Сейчас соберем!
– А пенсия… Мне домой приносят.
Я хотела было сказать: «На фиг твои копейки, не волнуйся», – но вовремя осеклась.
– Аркаша поедет в собес и все устроит, переведут на наш адрес.
– Мебель… Буфет, табуретки…
– Закажем фургон и перевезем.
– Как же так, господи, да откуда ты взялась?
– Говорю же, Катя во Франции…
– Она в Германию уехала, в 1972-м, на стажировку от университета, да там и осталась…
– Из Германии во Францию перебралась!
Вконец замороченный дедушка начал шевелить губами, очевидно, он пытался вспомнить даты, но потом бросил это занятие.
– То-то гляжу, ты мне кого-то напоминаешь, – протянул он, – а теперь понял, вылитая Лизочка. Ну-ка глянь.
И он вытащил из ящика стола фотографию примерно сороковых годов. На снимке улыбалась пухленькая шатенка. Я походила на нее, как Пизанская башня на Останкинскую телевышку, но Бонифаций еще раз повторил: «Вылитая Лизочка», – и внезапно заплакал.
Остаток дня мы посвятили сборам. Правда, в конце концов выяснилось, что брать с собой нечего. Дедушка был практически голый. В большой чемодан мы бросили кое-какие тряпки, фотографии, документы, гимнастерку с орденами и Библию. Я усадила деда на заднее сиденье, сунула ему на колени Ваську с Крошкой и понеслась в Ложкино.
Время подбиралось к девяти, когда «Рено» влетел во двор и замер у входа. Домашние, предупрежденные по телефону, выскочили из дома. Началась процедура знакомства. Потом Аркашка повел Бонифация в ванную, а Маруська потащила мыться Крошку с Васькой. Наши животные носились кругами вокруг гостей, но последние были слишком слабы, чтобы реагировать на внешние раздражители. Устроили мы Бонифация на первом этаже, в комнате для гостей. Где-то около одиннадцати я заглянула к нему. Старик спал, одетый в Кешину пижаму. Около его кровати на тумбочке лежало два банана и шоколадка. Это, очевидно, приволокла Манюня. Белоснежная расчесанная Крошка мирно
Тихо закрыв дверь, я шагнула по коридору в сторону столовой и налетела на Бориса.
– Тебе кто-нибудь говорил, что ты сумасшедшая? – поинтересовался режиссер. – Надо же такое выкинуть! Притащить домой безумного деда!
– Что же, следовало оставить его подыхать с го-лода?
– Ну, всем не поможешь!
Я повернулась и молча пошла к лестнице. Это верно, всем помочь невозможно.
– Вдруг он наврал? – продолжал Борис. – Вдруг у него полно родственников?
– Значит, они потеряли дедушку!
– Но…
– Заткнись, – сказала я, – сделай милость, а? Тебе какое дело? Я привела Бонифация в свой дом.
– И правильно сделала, – сообщила, появляясь на пороге столовой, Ольга, – в конце концов, у нас тьма противных бабушек, но ни одного деда.
– Разве можно так просто взять и увезти человека? – не успокаивался Боря. – Квартира, пенсия…
– Какой ты зануда, – сказала я и побежала наверх.
Снизу донесся Зайкин голос:
– Аркашка все уладит, завтра съездит куда надо и разберется.
Я усмехнулась. Конечно, покоя в нашем доме не найти, Маня с Кешкой ругаются каждый вечер за ужином, а Зайка готова запилить меня до смерти, если учует запах сигарет, но… Но я абсолютно твердо знаю: на мир мы смотрим одними глазами.
Чувствуя огромную усталость, я дошла до своей спальни и принялась дергать дверь, но она не поддавалась. Покрутив в разные стороны ручку, я уже хотела заорать: «Ирка, какой дурак запер комнату», – как до меня дошло, почему сегодняшний день оказался таким длинным. Я же не спала всю ночь, покинув дом через балкон. Значит, моя спальня заперта изнутри!
Крадучись, боясь попасться кому-нибудь на глаза, я вышла на улицу, обежала здание и увидела, что лестницы нет. Задрав голову, я оглядела второй этаж и увидела на балконе Снапа, положившего морду на перильца. Пес, сидевший до сего времени тихо, как мышка, если уместно сравнить почти девяностокилограммового ротвейлера с грызуном, теперь, учуяв меня, неожиданно открыл пасть и разразился нервным, громким лаем.
– Замолчи, – зашипела я, размахивая руками, – немедленно заткнись.
Но Снап не успокаивался. Наш ротвейлер при всей своей могучей и даже страшной внешности на самом деле очень добрый, деликатный, интеллигентный пес. Такое ощущение, что его родители были не злобными, охранными собаками, а профессорами Московского университета. Снап никогда не злится, не заливается лаем, не бросается вам на плечи, стоит хозяину переступить порог. Он как будто понимает, что почти центнер литых мышц запросто собьет с ног даже крепкого Кешу. Снапун терпелив. Когда очередные котята Фифаны и Клеопатры бодро ползают по нему, используя ротвейлера вместо горки, он лежит совершенно неподвижно, хотя у кошачьих детей противные мелкие, царапающие коготочки. Не обращает он внимания и на Жюли, которая готова начать сва’риться по любому поводу. Когда йоркширская терьериха весом в пятьсот граммов и ростом с заварной чайник начинает нападать на Снапуна, яростно лая, наш мальчик просто закрывает глаза и засыпает. Не злится он и на Банди, который частенько утаскивает у «братишки» игрушки: косточки из бычьих жил и резиновую лошадку. Не раздражает его полуслепая и практически глухая Черри, нагло отпихивающая Снапика с теплого местечка возле камина. Обнаглевшая пуделиха просто прикусывает ему ухо, и ротвейлер со вздохом уступает ей лежанку возле огня. Только Хучик способен выбить из равновесия Снапа, но у мопса, вечно ищущего способ обогреться, имеется малоприятная привычка. Стоит Снапу мирно заснуть в укромном уголке, как Хуч приходит и плюхается сверху на ротвейлера, используя того вместо живой, теплой подстилки. Иногда Снапик ловко скидывает мопса, но тот, обиженно сопя, вновь забирается на приятеля. Ладно бы, Хучик ложился на спину, она у Снапа широкая, словно кровать. Нет, мопс влезает ротвейлеру на голову и устраивается между ушами. И только тогда Снап начинает тихо ворчать.