Домик тетушки лжи

Донцова Дарья

– Ты бы поосторожней с сыром-то!

– Почему, – отмахнулся режиссер, – не мешай!

– Хучу нельзя столько жирного, сыр – тяжелая еда для собачьего желудка.

– Ерунда, – ответил Боря, – смотри, как ему нравится!

Я вздохнула и легла на диван, дожидаясь эффекта. Он не замедлил случиться буквально через секунду. Обожравшийся мопс икнул и лег на ковер.

– Эй, Хуч, – недовольно заметил режиссер, – ну, еще пару раз от окна до двери, и все!

Но мопсику явно было не по себе. У Хучика внутри организма нет стоп-сигнала. При виде вкусной еды наш мальчишечка теряет

контроль над собой и начинает сметать все, что предлагают. Впрочем, желудок у Мопса умнее головы, и, когда он наполняется под завязку, происходит процесс освобождения органа.

– Хучик, вперед, – присел на корточки возле собачки режиссер, – на, видишь, сыр!

– Не давай ему больше, – прошелестела я, – не надо!

– Почему?

– Не надо!

– Глупости, – вскипел Борис и поднес к носу мопса очередной ломтик, – ну, Хучик, действуй!

Мопс осоловело глянул на качающийся перед мордой сыр, икнул, и все съеденное ранее оказалось на ботинках Бори.

– Это что такое! – взвизгнул постановщик.

– Пережеванный Хучем «Эдам», – мирно сообщила я, – говорила же, не давай ему больше!

– Ладно, – бормотал Боря, глядя, как Ирка убирала безобразие, – начнем сначала!

Я вспомнила, как плохо мне было после того, как я слопала немереное количество геркулесовой каши, и решительно заявила:

– Все, с бедного Хуча хватит, он уже переполнился искусством.

– Все, так все, – неожиданно покладисто согласился режиссер. – Теперь займемся кошкой, вон той! – и он ткнул пальцем в трехцветную Клеопатру.

Сначала выстроили мизансцену. В кресло посадили меня и велели гладить Клепу. Я старательно выполняла все требования, но Борису постоянно что-то не нравилось. То не так улыбаюсь, то слишком размахиваю руками, то голова повернута не в ту сторону… Клеопатра вначале сидела тихо, но потом ее тело напряглось, а из груди стало вырываться нервное урчание.

– Боже мой, – в очередной раз возмутился режиссер, – ну неужели так трудно! Элементарщину прошу, дай сюда киску.

Он вырвал из моих рук Клеопатру.

– Не надо, – сказала я, – не трогай кошку!

Борис вздернул бровь:

– Почему?

– Она нервничает.

– Ой, не могу, – засмеялся постановщик, – ну и пусть! И потом, ты ошибаешься, киска урчит.

Очевидно, у Бориса никогда не было кошек, потому что все, кто держит дома это существо, знают: киски издают урчание не только в момент удовольствия. Очень часто подобный звук вырывается из них на пике нервного напряжения.

– Давай, – сердито заявил Боря, – смотри, как надо!

Он плюхнулся в кресло. Кошка попыталась удрать, но режиссер с силой прижал ее к себе.

– Ну уж нет, лежи!

Клепа забила хвостом.

– Отпусти ее, – дружески посоветовала я, – она злится!

– Вовсе нет, хвостом виляет!

Я вздохнула, Борис ошибается, это собака вертит нижней частью позвоночника от радости и дружелюбия, кошка же начинает дергать хвостом от раздражения, и сейчас Боре мало не покажется.

– Вот так, – торжествующе объявил режиссер, – голову налево, лапки направо, хвост вверх и аккуратно… Ой, что такое?

Я попыталась скрыть усмешку. Наша Клеопатра – необыкновенная

киска. Она появилась в доме раньше всех животных. Еще не было в помине Черри, Банди, Снапа, Хуча и Жюли. Не взяли мы еще и Фифину, а, если сказать честно, не собирались вообще никого брать. Но однажды, холодным декабрьским вечером, я, тогда еще нищая преподавательница французского языка, брела домой после очередного рабочего дня. Вернее, где-то около десяти вечера я вышла из квартиры одного из своих учеников и наткнулась на крошечного котенка, лежащего на ступеньках. Несчастное существо громко плакало, оно замерзло и хотело есть. Думая, что кошечка невесть как выползла из соседней с моим учеником квартиры, я позвонила в дверь. Высунулась тетка, за ней выплыл запах жирных щей, сваренных на свинине, просто удар по организму, а не супчик.

– Надо-то чего? – спокойно поинтересовалась она. – Или ищешь кого?

Шел 1987 год, и москвичи еще не успели стать тотально подозрительными.

– Ваша кошечка?

Баба покачала головой и ткнула пальцем в потолок.

– У Райки квартиру жильцы снимали, с дитем. А сегодня уехали, видать, надоел им котенок, вот и кинули.

– Что же делать? – растерянно спросила я.

– А ничего, – мотнула «химической» головой баба, – на помойку снесть!

– Там мороз, замерзнет.

– Ну и хрен с ним, – ответила, зевая, тетка, – кому он нужен!

– Может, себе оставите, смотрите, какой хорошенький, – пробормотала я.

Бабища замахала руками.

– Да ты че? Ремонт только сделали! Обои обдерет, зассыт все…

– Умрет ведь…

– Себе забирай, коли такая жалостливая, – буркнула баба и захлопнула дверь.

Я в недоумении поглядела на несчастное существо. Теперь оно уже не плакало, а икало, худенькое тельце мерно вздрагивало, тоненькие лапки безвольно лежали на грязной плитке.

Я решительно подхватила котенка, потом сдернула с головы вязаную шапочку и сунула туда найденыша. Ремонта у нас нет и не предвидится, а полы покрыты линолеумом. Даже если котенок и будет делать лужи, то невелика беда.

До метро я неслась бегом, непокрытая голова мигом замерзла. У самого входа в подземку меня неожиданно поймала цыганка.

– Эй, красавица, подскажи, где тут хлеба купить?

Я знаю, что уличные гадалки начинают разговор с самой невинной фразы, и хотела молча прошмыгнуть внутрь, но черноволосая девушка ухватила меня за рукав.

– Эй, тебе говорю, Даша.

Удивленная, я притормозила.

– Откуда знаешь мое имя?

– Чего его знать, – усмехнулась девчонка, – на лбу написано. Счастливая ты, хочешь погадаю?

– Я бы не прочь, да денег нет, уж извини, поищи другого клиента.

– Просто так наворожу.

Я удивилась еще больше.

– Почему?

– День у тебя такой.

– Какой?

– Судьбоносный, – спокойно сказала цыганка, – вот вижу богатство, дом большой, кирпичный, ты в золоте, дети около, полна коробочка, и внуки будут, мальчонка да девочка… Нищета уйдет, всю жизнь, а жить тебе до 104 лет, счастье с тобой останется. Знаешь почему?

– Нет, – ошарашенно ответила я, прижимая к себе шапочку с молчащим котенком.