Дон Хуан
Шрифт:
Суть не меняется. Эти парни должны быть уничтожены. Город должен получить воду. Остальное — детали.
Я прополз обратный путь до горба змейкой — незачем испытывать птицу-удачу и привлекать лишнее внимание. Высокая трава шелестела под локтями, на лицо брызгал горький зеленый сок. Вокруг меня кипела жизнь: на стебельках цветов толкались пчелы и мошки, один раз я увидел мелькнувший по земле серый ящеркин хвост. Невообразимый контраст с остальной пустыней, как я раньше этого не замечал?
За горбом все так же, как и было —
Дьявол! Спереди доносился неспешный перебор копыт. Должно быть, дозор. А этот шериф вовсе не так глуп, как кажется.
С одной стороны от меня царствовала пыльная и недружелюбная пустыня, в другую, прикрываясь травой и редкими фиговыми кустиками, опускалась речная долина. Прятаться было определенно негде, так что я просто сошел на обочину и тут же увяз в пыли по колено. В сапоги посыпалась мелкая горячая дрянь, да еще какие-то камешки.
Из-за поворота показался всадник — одно название, а не всадник. От сердца у меня отлегло — один-то молокосос мне не слишком страшен. А это был именно молокосос. Сопляк лет восемнадцати, обрядившийся в плотное белое — подумать только! — шерстяное пончо и белую же шляпу. Через седло у него было переломлено ружье, сделанное, кажется, из неотшлифованного металла и неошкуренной древесины, с гигантским длинным прикладом и множеством металлических кружочков, накладочек и завитушек. Карабин Мейнарда, похоже — не очень-то надежное, но относительно скорострельное оружие.
На самого наездника я потратил всего один взгляд — длинные кудрявые волосы, уже сероватые от пыли, длинный подбородок, мерно двигающийся оттого, что ее владелец жевал табак. Глаза скрывались в тени шляпы, но смотреть в них мне не было никакого интереса.
Всадник увидел меня и резко натянул поводья. Каурая кобыла недовольно фыркнула, но подчинилась. Норовистая лошадка.
— Эй! — голос у него оказался срывающийся, зато громкий и наглый. — Чего тебе здесь нужно?
Я не ответил, медленно рассматривая его и подмечая мелкие детали. Руки в перчатках — хорошо для езды, но для стрельбы не годится; на поясе мачете — близко лучше не подходить; на сапогах блестящие шпоры, совсем новые — любитель пустить пыль в глаза. Здесь была дилемма. Парня следовало бы шлепнуть, чтобы он не поднял шуму, но шлепнуть его было нельзя, потому что поднимется шум.
— Не глазей на меня.
Я продолжил осматривать дозорного. А интересные у него, между тем, сапоги. Невысокие, до середины голени, шнурованные, ничуть не похожие на классические вестерны, в которых щеголяют тут все и каждый. То ли недавно оказался в этих местах, то ли от рождения, такой дурак. Оба варианта великолепно мне подходят.
Между нами было метра два, вряд ли больше. Парень крепче сжал приклад своего карабина.
— Я сказал — не глазей на меня. Мне это не нравится.
— А кому нравится? — вступил я в разговор. И перевел глаза на реку внизу.
— Ты кто такой и что здесь делаешь?
— Путешественник. Обхожу поля и земли, славлю господа нашего милосердного. Аминь.
В это время кобылу, видимо, укусил овод или слепень, она вздрогнула всем телом и едва не встала на дыбы. Светловолосому парню с трудом удалось ее успокоить.
— Чертовски плохое место ты выбрал для этого, пилигрим, — внушительно сказал он. — И довольно дрянное время. Дальше прохода нет, топай обратно.
— Но почему? — неискренне удивился я. — Я лишь хотел…
— Парень, — сопляку с одной стороны нравилось называть взрослого мужчину парнем, а с другой он соображал, что ему следовало бы отделаться от меня побыстрее. — Я не намерен тебе ничего объяснять. Приказ шерифа — никаких посторонних в этом месте. Пойдешь сам, или мне прострелить твою тощую мексиканскую задницу?
Самоуверенность — бич современной молодежи, так можете и записать.
— Разумеется, сам, сэр, — униженно кивнул я. — Простите великодушно, сэр.
— Давай, проваливай, — он все не разворачивал лошадь, видимо, хотел убедиться, что я уяснил урок. Я продемонстрировал, что уяснил целиком и полностью, повернул и заковылял по пыли обратно.
Три метра. Четыре метра.
Судя по тишине за спиной, он все еще не двинулся с места.
Пять метров. Экий недоверчивый парень.
Шесть метров.
— Но-о-о-о, пошла!
Я обернулся, перед глазами маячила медленно удаляющаяся раскормленная кобылья задница. На глазок до нее и ее хозяина было метров семь-восемь.
Мой старенький верный нож мелькнул в разогретом воздухе тусклой молнией. Я не очень хорош в метании, потому и не стал целиться во всадника. Лезвие, вращаясь, как лопасть вентилятора, чиркнуло по крупу лошади, оставив длинную и болезненную даже на вид царапину.
Кобыла взбесилась и стала на дыбы. Ковбой, издав повисшее в воздухе восклицание, выронил орудие и раскинул в воздухе накрытые белой накидкой руки, на манер Иисуса в далеком и прекрасном Рио-де-Жанейро. Балансировал, должно быть. А может, вообразил себя балетным плясуном в этом, как его… «Ла Скала».
Меня бы вполне устроило и его падение на землю — одинокого, изумленного и без оружия, но все получилось даже лучше. Лошадь понесла, а нога сопляка застряла в стремени, увлекая остальной организм за собой. А вы думаете, зачем нормальные ковбои, вроде меня, носят широкие сапоги без шнуровки? Правильный ответ: из них легко вылететь и остаться в живых. Суровый, но необходимый урок для молодой поросли.