Дон Хуан

Руджа Александр

— Вечно, если тебе интересно мое мнение.

— Именно. Но если бы мне удалось, если бы мне только удалось… искупить. Да. Лейтенант!

Я ощутил что-то вроде жалости. В ней не было раскаяния, не тот тип — но провидение иногда играет и более странные шутки.

— Черт с тобой, пошли. Но ты не будешь — и я говорю серьезно — не будешь высовываться вперед,

что бы ни случилось. Это понятно?

— Так точно, мой генерал! Отдала бы честь, да только где она, давно потерянная… Собираешься проверить, кто это кричит?

— Нет. — Алика удивленно вскинула брови. — Кто это кричит, я и без того знаю. А вот поговорить с теми парнями, что заставили его это делать — вот с ними я бы поговорил. У меня имеется дли этого инструмент.

Мы въехали в черту города — здесь все было не так страшно, как казалось поначалу, неведомые поджигатели знали свое дело, и горели всего несколько домов, аккуратно отделенные от остальных грудами черного пепла. Крики теперь звучали, не смолкая — явно с центральной площади. Парни, судя по всему, питали известную тягу к театральности. Что ж, не будем их разочаровывать.

Я резко вдохнул полной грудью густое, богатое канцерогенами и болью варево. Спешился, но лошадь привязывать не стал — дойди пожар или стрельба до этого места, хотя бы у нее должен быть шанс остаться в живых. Животные не виноваты в людских разборках, хотя некоторые люди по своему развитию недалеко от них ушли; да только это факт скорее отягчающий, чем оправдывающий. Подцепил на плечо патронную сумку — основной наш трофей с перестрелки на запруде. Кивнул тоже спешившейся Алике — она разжилась еще одним карабином.

— Ну, пошли.

Улицы курились плотным темным дымом. Улицы вымерли. На стенах играли красноватые отблески. В нос лез запах жарящегося бекона. Но не могли же они…

Последний переулок вел прямиком на площадь, но мы затаились не в самом горлышке, а чуть дальше, за двухколесной тачкой, груженой какими-то тюками. Обзору она ничуть не мешала. Итак, двадцать метров на двадцать пять, выложенных сероватым мостовым камнем. Кое-где стояли тяжелые каменные же вазы, в которых когда-то, наверное, были цветы. В центре — пересохший фонтан в форме неизвестного цветка. По бокам — офис шерифа, больница, колокольня, магазинчик Часовщика и склад чего-то, горевший сейчас малость тускловатым, но жарким пламенем. Впрочем, это не единственное горящее сооружение на площади.

— Боже мой… — прошептала Алика.

Те, кто прибыл в Роуэн-Хилл в наше отсутствие, не теряли времени даром. Они модифицировали фонтан в центре, добавили несколько железнодорожных балок, пропитанных креозотом и связанных так, что получилось что-то вроде грубого и массивного креста. Под ним, в каменной фонтанной чаше, эти деловитые парни сложили несколько — наверняка заранее припасенных, здесь такого ни за что не сыщешь — вязанок хвороста. А после того, как сложили — подожгли. Вязанки уже подергивались синими дымными пальцами и весело потрескивали.

На самом кресте они повесили Льюиса Батхорна, Скользкого Бата, моего неудачливого спутника. Дурацкий его котелок кто-то сорвал с головы, и сальные волосы облепили голову спутанным венцом. Запыленный сюртук был расхристан, рубашка заляпана кровью, а к грязным истоптанным ботинкам уже тянулись жадные языки огня. Руки ему привязали с понятием, чуть ниже уровня плеч, чтобы не умер раньше времени. Но привязали колючей проволокой, чтобы и не думал вырваться.

Очередной вопль прокатился по площади и растаял в темнеющем небе.

— Мистер Батхорн, вы великолепно справляетесь, — сказал один из стовщих на площади. — Ваша помощь в этом щекотливом вопросе и в самом деле… как бы правильнее выразиться… неоценима.

Их было там с дюжину, наверное. Семеро крепких парней в запыленных регланах, с мощными дробовиками в сильных руках, один смутно знакомый седоватый джентльмен в черном костюме-тройке, одна девушка в охотничьем костюме. Изабелла, та самая прекрасная и духовная медицинская сестра из Сан-Квентина.

Три высокие плотные тени в бесформенных балахонах возвышались за их спинами, чуть в стороне. Мне показалось, что я даже уловил красный механический отблеск нечеловеческих глаз. От этих темных неподвижных фигур веяло какой-то немыслимой замогильной жутью. Ребята собрались в полном составе.

И за ними наблюдали. На улицах не было ни души, но я чувствовал блеск глаз в подворотнях и в темных провалах окон — горожане наблюдали за происходящим. Не вмешивались и не поддерживали его, но наблюдали.

Скользкий Бат завыл. Огонь уже добрался ему до щиколоток.

— Еще немного, — успокаивающим голосом сказал тот, что был в черном костюме. Чем-то он смахивал на доктора. — Ваш друг, опасный колдун и преступник, неподалеку. Он уже идет сюда. И скоро все закончится.

— Чертова магия, — сплюнул один из «великолепной семерки». — Ненавижу колдунов. Ничего нет хуже них. Таких только сжигать, правильно решил господин доктор.

Батхорн дернулся и выпучил глаза.

— Нет никакой магии, ни белой, ни черной! — проревел он, словно ставший на задние лапы медведь, бессмысленный, смешной и тощий. — Все, что вы видите сейчас вокруг себя, и в чем принимаете участие — людское невежество, жестокость да несколько жуликов! Много, много невежества!

— Боюсь, вы ошибаетесь, мистер, — вежливо сказал мужчина в черном костюме. — Здесь нет никакого невежества, лишь точный расчет. Да, точный научный расчет.