Донбасс
Шрифт:
— Так не понравилось тебе у нас? — тихо и словно невзначай спросил дядя Онисим. Он давно уж сидел молча и смотрел на Виктора внимательно и печально.
— Да, не понравилось.
— Ну-ну! — обиженно покачал старик головой. Потом встал и сказал с сердцем: — Эх, не видали вы горя, привередники, маменькины сынки! Легкого вы пуха люди… тьфу! — и ушел рассерженный.
Обед Виктору принесла уборщица тетя Нюша. Он съел его равнодушно, без аппетита, даже не заметив, что ест.
В это время вернулись ребята с шахты. Они вошли, продолжая горячий спор, возникший, вероятно, еще под землей.
— А я ж вам говорю — это переворот! — страстно кричал черноокий Осадчий. — Это ж революция! Вот пусть Светличный скажет.
— Переворот твоего воображения… — насмешливо возражал Глеб Васильчиков. — А на деле — пшик! Пшикнул — и скис.
— Так это ж только начало! Ты то пойми — начало! Аэроплан тоже не сразу полетел!..
— Вот сравнил! Аэроплан и… отбойный молоток.
— А отчего ж не сравнивать? — запальчиво спросил Осадчий.
— А оттого, что аэроплан — машина, а отбойный молоток…
— А отбойный молоток?
— А отбойный молоток так… инструмент… да к тому же не-со-вершенный.
Виктор не стал даже прислушиваться к спору; то, о чем они спорили, было далеко-далеко от него…
— Ой, Витя! — сказал, подходя к его койке, Андрей; он тоже был, как и все, возбужден. — Жаль, болен ты… А то б…
— А что? — вяло спросил Виктор.
— Мы сегодня отбойный молоток видели! Дядя Прокоп принес…
— А-а!.. — равнодушно отозвался Виктор.
Но Глеб Васильчиков был уже тут как тут.
— А отчего ж тогда твой дядя Прохор и обушок с собой в лаву взял? — ехидно спросил он Андрея. — Нет, это ж зрелище!.. Работать хотят отбойным молотком, а обушок тут же рядом лежит. Это все равно, как если б сели в автомобиль, а телегу рядом пустили.
— Действительно… — смущенно сознался Андрей, — обушок пока тоже…
— Так это ж начало! — заорал Осадчий и подбежал к койке Виктора. Теперь тут собрались все спорщики.
— Понимаешь, Виктор, — торопливо, боясь, что Васильчиков его тут же и перебьет, сказал Осадчий, — тут все дело в воздухе. Когда воздух есть, так молоток этот як часы… Обушку за ним, — та куда там, действительно, як телеге за паровозом. Ну, а когда воздуху нема пли слабый воздух…
— Вот тогда обушок! — перебил Васильчиков и засмеялся.
— Так что ж ты хочешь, раз это — пневматика?..
— Тебе б понравилось, Витя… — робко сказал Андрей, и все лицо его осветилось тихой радостью. — Ей-богу!.. Ой, как же я рад! — вдруг засмеялся он. — Теперь и работать легче будет… не то что обушком.
— А обушку что же, значит, совсем каюк? — тихо спросил Сережка Очеретин. Он все время растерянно прислушивался к спору.
— Каюк, каюк! Аминь! Точка! — загремел Осадчий. — И со святыми упоко-о-ой!
— Ну, это еще тетушка надвое сказала… — немедленно возразил Васильчиков. — Вот твой дядя Прокоп всего час работал, а все остальное время — обушком… — Спорил он, впрочем, только потому, что не спорить не мог. Если б все были против молотка, он бы так же страстно защищал его, как сейчас страстно ругал.
— Скорпион ты! — с досадой сказал ему Мальченко, и Васильчиков радостно захохотал, словно заслужил похвалу.
— От, значит, какая выходит история! — грустно вздохнул Очеретин и часто-часто замигал своими белыми ресницами.
— А ты не журись, не журись, Серега!.. — сказал подошедший Светличный. — Ты на отбойном молотке еще хлеще себя покажешь!
— Нет! — уныло ответил Очеретин. — То техника. То, мабуть, я не смогу. То для образованных… — И он опять громко вздохнул, уже представив себе, как стирают его имя — С. И. Очеретин — с красной доски.
Но тут Васильчиков, как молодой петушок, налетел на Светличного. Он даже очки свои снял, "чтоб не забрызгались", как острили ребята, намекая на его манеру обильно брызгаться слюной в пылу спора.
— Да неужели ты, — наседал он на Светличного, — ты, умный, с понятием, человек, веришь в эту железку с дутым воздухом? Разве ж это серьезная машина? И ты веришь?
— Верю… — ответил Светличный и трижды перекрестился широким, размашистым крестом. Все засмеялись. — А ты, козаче, не веруешь?
— Нет! Не верю…
— Ну, тогда — геть с нашего куреня!
— Геть! — ликуя, заревел Осадчий, и все с хохотом схватили под руки Васильчикова.
— Да бросьте вы, — отбивался тот, — вот дуроломы! Да я сам за механизацию… Только я за серьезные машины, а не за железку…
— Ага! — закричал Светличный. — А вот эта железка и потребует теперь для себя серьезных машин. Теперь конякой уголь не увезти, теперь электровозом надо. В общем, — закончил Светличный, — как сказал наш донбасский поэт Павел Беспощадный:
Он идет, этот сильный век, Слышу грохот и лязг его брони. На всю шахту один человек Будет, будто шутя, коногонить.Так, что ли, Виктор? — вдруг неожиданно обратился он к Абросимову.
— Что?.. Вероятно, так! — вяло ответил Виктор.
"Да что это с ним?" — удивился Светличный. Он никогда еще не видел Виктора таким вялым, безразличным, безжизненным. Окоченел он, что ли? Было б куда лучше, если б парень бесновался, огрызался, даже злобился. Странное оцепенение Виктора испугало его. "Значит, крепко подшибла его эта история!" И Светличный решил, что должен, наконец, по душам объясниться с Виктором. Он и так слишком долго откладывал этот разговор.
Он дождался вечера и, когда все ребята пошли в клуб, на собрание, задержался у койки Виктора.