Шрифт:
Борис Самуилович Штейн
Донный лед
Повесть
Поэт и прозаик Борис Штейн работал на одном из участков строительства Байкало-Амурской магистрали.
В 1978 году в Таллине вышла в свет его книга-очерк о начальном периоде этой грандиозный стройки "Там, где ходили изюбры".
Позднее его наблюдения и впечатления легли в основу повести "Донный лед". Прототипами многих персонажей этого произведения явились герои документальной книги.
В повести "Донный лед" автор знакомит читателя с жизнью, трудом
ОГЛАВЛЕНИЕ
Заежка
Вагончик Сени Куликова
Квартира начальника мехколонны
Кабина "КрАЗа"
Красноумск
Участок Веселая. Около года назад
Балок Валентины Валентиновны полгода назад и ранее
Кабинет заместителя управляющего трестом месяц назад
Кабинет следователя
Участок Веселая. Первые морозы
Поселок Северный. Начало зимы
Поселок Северный. Общежитие. Кабинет Зудина
Кабинет следователя. Кабинет Зудина
Участок Веселая. Зима
Трасса
Вагончик Сени Куликова
ЗАЕЖКА
– Ладно, - сказал начальник, тряхнув русой челкой, - ступай в заежку. Завтра обговорим твое назначение.
Фиса ссутулилась еще больше и вышла.
У вкопанного в землю вагончика стоял ее чемодан, над вагончиком развевался трепанный ветром флаг.
Заежка помещалась тоже в вагончике, но вагончик этот стоял на колесах и возвышался над голой, замерзшей землей на полтора-два метра. Штатное крылечко с двумя ступеньками завершалось неудобной короткой площадочкой. Дверь открывалась наружу, и открывающему не оставалось на площадочке места приходилось пятиться и соскакивать на ступеньку. Фиса с трудом открыла замок (пальцы мгновенно застыли на студеном ветру) и втащила в заежку чемодан. И сразу припала к навешанным на стену злектропечкам, чуть-чуть улыбаясь кончиками тонких бледных губ, радуясь предстоящему блаженству отогревания.
Три кровати стояли в заежке, и все поперек длины: одна у торцевой стенки и две - рядом, посередине. Тамбур представлял из себя миниатюрную кухню-столовую с электрической плитой "Валя", столиком и изящным электрическим самоваром. Плита, к сожалению, не работала. Фиса хотела было согреть самовар, но передумала: блаженное тепло вызвало сонное оцепенение. Фиса сняла легкое зимнее пальтишко и потянулась.
Она высокая была, стеснялась своего роста и поэтому постоянно сутулилась. И даже баскетбол, которым она занималась в техникуме, не убавил сутулости.
Потянувшись, Фиса быстро сняла сапожки и легла на среднюю кровать подальше от стенки. Она легла поверх одеяла и укрылась одеялом с соседней постели.
И сразу уснула.
Разбудил ее Толик.
– Здорово, - закричал он с порога, высвобождая руку из рукавицы, - меня Толик, а тебя?
На Толике был новый черный полушубок, унты и ондатровая шапка - полный комплект бамовской роскоши. Крепкий, жилистый, подвижный и веселый - таким предстал он перед Фисой. И глаза - острые и хитрые-прехитрые.
Фиса села на постели и протянула
– Фиса.
– Девка, че ли? - удивился Толик и добавил странное такое выражение: "ё-карэмэнэ!" Ругательство не ругательство, но большое подспорье для связки слов. Выразив таким образом и удивление, и ободрение, и одобрение, Толик стряхнул с плеча рюкзак и тут же извлек из него бутылку спирта и утвердил ее на столе. Вслед за бутылкой на столе появились три малосольных омуля в целлофановом пакете, кирпич хлеба и две газеты. Он действовал споро и весело и приговаривал азартно:
– Сейчас, сейчас, девка, заделаем все по уму...
Когда он ловко почистил и порезал рыбу, уложив ее на газете, Фиса почувствовала, как она голодна.
– Давай, - сказал Толик, - чем, как говорится, богаты...
Фиса наскоро расчесала короткие волосы и, преодолев смущение, села за стол.
Толик разбавил спирт прямо в кружках.
– Ну, со знакомством!
– Что вы, - испугалась Фиса, - я не пью. Тем более спирт.
– Правильно, - согласился Толик, - а я че, пью, че ли? Но за знакомство - надо.
Глаза его смотрели весело и лукаво. Казалось, он знает гораздо больше, чем говорит, и про Фису, и про себя, и про всю окружающую жизнь.
И Фиса уступила - выпила, а Толик проворно подал ей воды на запивку, лучку и хлебца. Сам выпил спокойно, занюхал рукавом старого толстого свитера и принялся учить Фису, как кушать омулька, наматывая кожицу на палец.
И Фисе стало весело и легко. Трудная дорога с пересадками, с ночевками в переполненных аэропортах, с "голосованием" на продутых ветром развилках все осталось позади, было ей тепло, сытно, и голова приятно кружилась.
Толик, однако, тоже захмелел и стал жаловаться на начальство.
– У меня перевалочная на Джигитке. Ну и че - все по уму. Жил и людям жить давал. Понятно?
Фиса послушно кивала головой.
– Ну и че? Увольняют по тридцать третьей пункт четыре... Ну ладно...
Фиса не знала, что значит тридцать третья пункт четыре, но понимала, что это что-то очень нехорошее, и опять сочувственно кивала.
Рассказывая, Толик курил, ходил по вагончику и как-то очень естественно оглаживал Фису: то по спине проведет, то за плечи придержит, то руку положит на колено. Фисе делалось жутко, но Толик зорко следил за ней и, заметив на ее лице смятение, снова разбавлял спирт, и они выпивали, и Фисе становилось уже не жутко.
Сам Толик, пьянея, бледнел, но глаза его становились еще острей, и все черты лица заострялись, в особенности подбородок. Потом они попили чай, Толик убрал со стола, закурил очередную сигарету и сказал:
– Е-карэмэнэ, в дурачка давай?
И достал карты.
Это была затасканная колода самодельных карт, коллекция многократно переснятых фотографий голых женщин в непристойных позах с обозначением в уголках масти и достоинства.
Фиса сначала запротестовала, но Толик сказал удивленно: